Печален был Йолрун в доме Тэмулгэна. Раньше бы к ним обязательно пришли соседи и родственники. Принесли бы угощение, которое делают только на этот праздник: колобки из молотой черемухи, сухого творога и топленого масла; мясные пироги; брусничный квас. Пели бы песни: Лосю, что несет на рогах луну, Утке, что сбрасывает на землю перья-деревья, Щуке, что грызет острыми зубами зиму, Рыси, что спит в теплом логове, сторожит весну…
Такун и Тэмулгэн смирились со своей участью то ли пленников, то ли изгоев, привыкли. Но в праздники было тяжело, одиночество накрывало с головой. «Неужели даже Эркен не заглянет?» – тоскливо думала Такун, глядя, как муж чистит и смазывает и без того идеальное ружье. Она развела в печи новый огонь, покормила его колобком из теста и барсучьего жира, сварила кашу с орешками. Она постелила на стол новую скатерть – нашла ее в сундуке Тхоки, вышитую, нарядную, и теперь будто бы Тхока тоже была с ними. Достала коробку, в которой хранила письма своих мальчиков, стала перебирать фотографии внуков, давясь тоской, как черствым хлебом.
В дверь постучали. Тэмулгэн поднял от ружья тяжелый взгляд, Такун вскочила. Она знала, знала, что Эркен придет! Он хороший мальчик, добрый и любит Джалар. Такун открыла дверь. В темных сенцах стояла Шона. Она была бледна и кусала губу, куталась в нарядную шубу, вздрагивала, хотя настоящие морозы еще не спустились с гор. Такун попятилась, пропуская дочкину подружку. Тэмулгэн в углу недобро кашлянул. Но Такун не могла оставить замерзшую девочку на пороге, все-таки праздник. Она захлопотала вокруг нее, сняла шубу, посадила к столу. Налила булсы, положила каши. Шона к еде не притронулась, молчала. Никаких подарков, как было положено, тоже не принесла. Такун села напротив, попыталась заглянуть гостье в глаза.
– С новым кругом тебя, – сказала ласково. – Щуке плавать, миру быть.
Шона вздрогнула от этих слов.
– Почему Щуке? – спросила еле слышно.
Такун растерялась. Сказала, будто оправдываясь:
– Так время Щуки наступает. Всегда же так на Йолрун говорят, Шона, – а сама подумала: не заболела ли девочка? После возвращения она сама не своя.
– Отец говорит: надо упразднить все Дома, сделать Край единым. Так мы будем сильнее. У нас все славят Рысь сегодня. Она самая главная, она была с начала времен, она – любимица Яви, зачем нам какая-то Щука?
Шона уронила голову на стол. Вздрогнула чашка с кашей, качнулась в кружке булса. Такун беспомощно посмотрела на мужа. Он наконец отложил свое ружье, подошел, сел рядом с Шоной, обнял ее. Сказал тихо, но строго:
– Вот, значит, какая теперь идея… Кто тебя таким словам научил, дурочка? Отец? Или ты принесла их оттуда?
– Отец тоже там был, – выдавила Шона. Такун едва расслышала ее слова. – У него своя голова на плечах.
– Нет у него никакой головы! – рассердился Тэмулгэн, встал из-за стола, хотел уйти из дома.
Но Шона вскочила, упала на колени, обхватила ноги Тэмулгэна и зарыдала так, будто веками эти слезы копила:
– Ты был там, был с нами, ты один вернулся целым, расскажи, расскажи мне, что с нами сделали, я не помню ничего, меня будто разбили на несколько частей, а собрали неправильно и несколько кусочков не хватает! Помоги мне, дядя Тэмулгэн, сил моих нет, я себя порешу, пусть Щука меня заберет!
Такун бросилась ее поднимать, успокаивать, усадила снова за стол, отодвинув ненужную кашу, все шептала ласковое, вспоминая Тхоку, представляя себя ею. Глянула на мужа. Тот хмурился и будто не решался сказать что-то. Шона схватила стакан, залпом выпила булсу, зубы стучали о стекло, руки дрожали.
– Но что-то же ты помнишь? – спросил Тэмулгэн. – Хоть что-то?
– Помню, – Шона повернула к нему голову. – Помню, что ненавидеть должна вашу дочь сильнее Нави.
Такун ахнула, а Шона, даже не взглянув на нее, продолжала:
– Что всем должна эту ненависть передать. И чужаков приветить.
Она снова опустила голову на стол.
– Только про войну с Лосями я не помню ничего. А вдруг они снова надумают? Как же идти на Лосей? Там ведь Аюр…
И такая тоска была в ее голосе, что Такун чуть не расплакалась.
Ни она, ни Тэмулгэн не успели ничего ответить: кто-то взбежал на крыльцо, раздался короткий смех в сенях, веселый стук в дверь, и она без спроса распахнулась, на пороге стояли счастливые, разрумяненные Эркен и Мон, руки их были полны подарками, а в глазах у обоих светилась такая радость, что Такун невольно подумала: а не соврала ли Джалар насчет своей чуды?
– Я пойду, – вскочила Шона.
Но Тэмулгэн удержал ее, усадил за стол снова, а новым гостям сказал:
– Щуке плавать, миру быть, заходите, гости дорогие, отведайте нашей каши, булсы, лепешек, будет вам добро и радость в новом круге.