Дал отстояться Хонгор уму своему.
«Мыслимо ли с этим ханом тягаться в бою? —
Хонгор спросил себя самого. — Не пойму.
Как бы проклятую бросить привычку мою:
Всё говорить, что лезет в башку во хмелю!
Битву начну я — смерть от Джилгина приму,
А возвращусь я — меня пристыдит нойон…»
Дал он опять отстояться уму своему.
«Буду с ним драться, — воскликнул, —
возьму в полон!»
Спрятал Оцола Кеке в расселинах скал,
К башне Джилгина кратчайший путь отыскал
И на вершину ближайшей горы поднялся,
И, перепрыгнув через стальные леса,
Он очутился на крыше, у грани ее,
Лишь в середине лесов задев острие
Пики железной — правой своей ногой.
Воин, державший древко, воскликнул:
«Друзья,
Кто-то нарушил пики моей покой!»
Те рассмеялись: «Дремать в карауле нельзя!
С краю — и то не заметили мы ничего,
Ты же стоишь в середине… Вернее всего —
Так показалось тебе, померещилось так».
Только на землю спустился вечерний мрак,
Хонгор проник в безмолвный дворец золотой,
Десять раскрыв чешуйчатых, светлых дверей…
Перед иконой горит светильник святой,
Тридцать и пять невиданных богатырей
Спят, араки вкусив чудодейственный яд,
Спят, опьяненные, блаженно храпят.
А на серебряном ложе спит исполин —
Это и был могучий владыка Джилгин.
Хонгор подумал: «Тягаться ли
с мощью такой?»
Хана покинул, вошел в соседний покой.
«Может быть, хана с помощью ханши
возьмем?»
Ханша Джилгина спала на ложе своем,
А на стене светильника отсвет дрожал.
Хонгор поднес к обнаженной груди кинжал,
Ханшу схватил за нежную шею, сказав:
«Джангар великий, владыка многих держав,
Ханшу свою разлюбил — неземную Шавдал,
Он обезумел теперь от новой любви,
Только тобой он и бредит в своем дому.
И приказал он тебя доставить ему,
Хана Джилгина убив… Госпожа, назови
Место, где сабля хранится, что хана сразит!»
Молвила ханша: «Воистину срам и стыд!
Семь поколений, считая от первого дня,
Эти владыки не спорили никогда,
Не причинили ни разу друг другу вреда,
Так почему ж из-за женщины, из-за меня,
Столько теперь погибнет коней без следа,
Столько прольется безвинной крови людской!
Только подумаю: грех великий какой
На душу ляжет мою, — заране дрожу».
Крупные слезы текли из прекрасных очей.
Хонгор опять приказал: «Скажи!» — «Не скажу.
Множество самых прославленных силачей
С мужем боролось — не справился ни один:
Всех побеждал могучий владыка Джилгин!
Лучше домой возвращайся, вот мой совет», —
Молвила ханша. Хонгор воскликнул в ответ:
«Если уеду — убьет меня мой властелин.
Если останусь — убьет меня лютый Джилгин.
Думай не думай — конец повсюду один!»
Шеи прекрасной коснулся грозный кинжал.
«Скажешь теперь?» — И смертью кинжал
засверкал
Крикнула бедная ханша богатырю:
«Не потому, что охота, тебе говорю,
А потому говорю, чтоб себя спасти:
Сабля за ханским престолом лежит, в углу.
Саблю возьми, богатырь, и меня отпусти».
Хонгор вернулся назад в покой золотой,
Пальцем одним потушил светильник святой,
Ханскую башню поверг в кромешную мглу
И, перейдя через тридцать и пять человек,
Правую руку Джилгину саблей отсек.
Храбрый Джилгин, окруженный
зловещей тьмой,
Вскакивает, за кушак хватает его,
В сторону правого ада кидает его,
Но, всемогущих предков потомок прямой,
Хонгор стоит на мизинце правой ноги.
Снова в смертельную схватку вступают враги,
Снова могучий Джилгин хватает его,
В сторону левого ада кидает его, —
Отпрыск. Ширки и достойный сын Шикширги,
Хонгор стоит на мизинце левой ноги.