В комнате было одно-единственное окно причудливой овальной формы, но и то намертво закрыто плотной темно-вишневой шторой, так что ни один луч света не мог пробиться сквозь эту мощную преграду. На идеально ровном потолке болталась одинокая люстра-тарелка, которая смотрела своим глазком-лампочкой прямо в центр стола. Весь этот антураж создавал в помещении несколько зловещую атмосферу гангстерских кинофильмов. Где-то совсем в глубине комнаты монотонно тикали старинные часы, нарушая давившую на уши тишину. Наконец, когда минутная стрелка лениво доползла до цифры «двенадцать» и часы нервно забили, сообщая о времени, Батя начал свою речь.
— Ну что, друзья, вы здесь — можно начинать, — произнес Батя, всматриваясь в лица присутствующих. — Собрала нас сегодня общая тревога. И чтоб не стала она общей бедой, решим все вместе, что нам делать. Нашествие южноморских варваров грозит разрушить все, что мы построили за последнее время, чтобы спокойно жить и нести радость музыкального искусства нашему народу. Многие из нас уже пострадали от действий этих террористов. Я, кстати, тоже джаз люблю, но в публичных местах никого не луплю. В общем, хочу услышать ваше мнение — что нам делать с Пастухом и стадом его?
— Что делать? Мочить суку приблудную, — заверещал сухонький мужичок в больших очках, которые на его узком лице казались неправдоподобно огромными. На нем был темно-зеленый пиджак сильно шире в плечах, чем положено, и своим цветом только подчеркивал схожесть персонажа с кузнечиком. Он активно размахивал своими длинными худыми ручками.
— Мочить, однозначно! — присоединился к Кузнечику карапуз в красном свитере. Его нос картошкой смешно блестел, а налитые соком щеки походили на два спелых помидора. На его лице с самого начала красовалась нахальная полуулыбка, которая, как оказалось позже, не спадала с него с самого рождения, а сверкающая лысина тщательно скрывала возраст красноносого.
— Не очень-то его замочишь, — сказал длинный в кожаной куртке, поправляя указательным пальцем постоянно сползающие с узкого носа очки. — Вон он как с радийщиками-то лихо разобрался.
— Песня, кстати, очень неплохая, — противостоял галдящим продюсерам аккуратно подстриженный молодой паренек в цветастой рубашке.
— Ну и целуйте теперь его в зад, — накинулся на метросексуала Кузнечик.
— А может, фиг с ним — пообтешется, ведь джаз не самое страшное зло на свете, — удовлетворенный своей идеей, высказался Белый костюм — элегантный молодой высокий брюнет, то и дело поглядывающий на свой позолоченный брегет.
— Батя, а кто это рядом с тобой сидит? — обратил внимание шустрый Кузнечик на находящегося рядом с народным артистом мрачноватого типа с длинными сальными волосами. Физиономия парня тщательно скрывалась под кепкой и темными очками, к тому же он постоянно курил, дымя как пароход.
— Батя, кто это? Мы его не знаем.
— Рядом со мной, товарищи, сидит известный, но не вам рок-продюсер. Беда общая, вот я его и позвал. А теперь послушайте, что я вам скажу. Мочить, конечно, дело хорошее, только хочу я вам напомнить, что здесь почти все вы — такие же приблудные. В Москву за лучшей долей приехали. Ан и правильно. Здесь же деньги все — стало быть, и музыку здесь заказывать. А еще забыли вы, наверное, что почти все вы чалились, срока тянули — кто за фарцовку, кто за левые концерты, кто за валюту, а кто помоложе — тоже с законом не особо дружат. Ну а джаз да рок на попсу голимую ради денег разве все вы не поразменивали? Что, сначала не пробовали любимой музыкой заниматься, пока не пообламывались все? Может, вы завидуете Пастуху, что у него получается то, о чем вы уже и мечтать перестали? А может, наоборот, если мы его в семью возьмем, так он обтешется, обломается, глянь, и через пару-тройку лет как вы станет, таким же скучным да жадным.
— В семью, говоришь? — занервничал самый активный собеседник Кузнечик. — У нас в колоде дырок нет.
— Вакансий не замечено, — сиял своими спелыми томатами карапуз.
— А ведь я и вправду с джаза начинал, — швырнул в пустоту длинный, снова поправляя съехавшие очки.
— Ха! — громким глубоким голосом отозвался Белый Костюм, протирая свой брегет белоснежным носовым платком. — А ведь Батя дело говорит, может, пригреем лишенца?
После этой фразы из-за стола вскочил молчавший до этого важный деятель с бледным, как мука, лицом. Его глаза быстро бегали, руки тряслись, пиджак, цветом похожий на советскую школьную форму, перекосился на нем, подобно его лицу. Курносый нос потешно дергался во время того, как деятель проговаривал слова, разбрызгивая во все стороны свою ядовитую слюну: