В эту минуту, свернув на дорогу, которая вела в Ольшаник, он почти столкнулся с теткой Сале, тащившей вязанку дров. Старуха посмотрела на него с той же гнусной улыбкой, какая была у нее утром, когда она сказала Сесиль: «Теперь-то вы на него и глядеть не захотите…» Джек подскочил, как ужаленный, при виде этой улыбки.' Клокотавшее в нем, не находя себе выхода, бешенство — а ведь по-настоящему оно должно было обрушиться на ту, которая была ему так дорога, на слабую, легкомысленную женщину, больше всех виновную в его несчастье, — все это бешенство обратилось на отвратительную старуху.
«Ну, гадюка, — сказал он себе, — я вырву твои ядовитые зубы!»
У него было такое ужасное лицо, когда он пошел прямо на нее, что тетка Сале струсила, бросила вязанку и кинулась к лесу, прыгая, точно старая коза. Джек рассчитался с ней за то, что она еще в детстве преследовала его! Он бросился за ней в погоню, но тут же остановился.
«Я схожу с ума… Старуха в конце концов сказала сущую правду… Сесиль не захочет со мною знаться».
В тот вечер он не обедал; он даже не затопил камин, не зажег лампу. Он неподвижно сидел в углу столовой, единственной комнаты, которую он приспособил для жилья, перетащив туда кое-что из мебели, раскиданной по всему дому, и не сводил глаз с застекленной двери, за которой белел под лучами невидймой луны легкий туман ясной осенней ночи. Он думал: «Сесиль теперь не захочет со мною знаться».
Эта мысль не оставляла его весь вечер.
Сесиль не захочет с ним знаться! И в самом деле, все их разделяло. Прежде всего он рабочий, а затем… Страшное слово вертелось у него на языке: «незаконнорожденный»… Впервые в жизни он об этом задумался. Детей такие вопросы не занимают, если только окружающие их люди не напоминают им о том в обидной форме. Джек все время жил в среде, не отличающейся особой щепетильностью: сперва в кругу богемы, позднее среди рабочих, где такого рода отступления от общепринятой морали находят свое оправдание в нужде и внебрачные сожительства встречаются на каждом шагу. Никто никогда не упоминал при мальчике о его отце, и сам Джек о нем не думал. Он лишь неясно ощущал, что ему недостает мужской ласки, — так глухонемой догадывается, что лишен каких-то чувств, которыми обладают другие, но не в состоянии постичь, до какой степени они полезны и сколько приносят радости.
Сейчас вопрос об обстоятельствах его рождения занимал Джека больше всего. Когда Шарлотта назвала ему имя отца, он выслушал эту ошеломляющую тайну с полным равнодушием. А теперь ему хотелось расспросить мать, выпытать у нее подробности, выслушать признания, чтобы лучше представить себе этого неведомого отца… Маркиз де л'Эпан?.. Маркиз ли он? Быть может, это новые измышления бедной фантазерки, помешавшейся на титулах и знати? И правда ли, что он умер? Не сказала ли это мать просто для того, чтобы он не подумал, что с ней порвали, что ее покинули, чтобы не краснеть перед ним? А вдруг его отец жив? Вдруг он окажется столь великодушным, что решит искупить свою вину перед сыном и даст ему свое имя?
«Джек, маркиз де л'Эпан!»
Он все повторял про себя эту фразу, как будто титул маркиза приближал его к Сесили. Бедный малый не знал, что мишурный блеск не может так растрогать сердце настоящей женщины, как сострадание, которое дает выход таящейся в нем нежности.
«Что, если я напишу маме?» — думал он. Но то, о чем ему хотелось ее расспросить, касалось таких щекотливых и запутанных сторон жизни, так трудно было об этом написать, что он решил повидаться с матерью и склонить ее к задушевной беседе, когда глаза помогают устам, а молчание красноречивее слов восполняет недомолвки и полупризнания. На беду, у него недоставало денег на железнодорожный билет. Мать собиралась прислать ему денег, но, как видно, забыла.
— Пустяки! — воскликнул он. — Я прошел этот путь пешком, когда мне было одиннадцать лет. А уж теперь-то я его подавно одолею, хоть я еще и слабоват.
На другой день он в самом деле одолел эту ужасную дорогу. На сей раз она показалась ему не такой длинной и страшной, но зато еще более унылой. Проверяя детские воспоминания в том возрасте, когда человек обо всем судит здраво и трезво, он часто испытывает разочарование. Можно сказать, что в глазах у ребенка есть некое красящее вещество и оно не иссякает до тех пор, пока ребенок не избавляется от наивного взгляда на окружающий мир, но по мере того, как он вырастает, все, чем он прежде восхищался, словно тускнеет. Поэты — это взрослые люди, которые смотрят на мир глазами детей.