— Но она такая спокойная, умиротворённая.
— Всё будет хорошо, время — оно лечит, не забывай об этом.
В конце коридора раздался звонок. Кто-то из посетителей принёс передачу, хотя часы приёма на сегодня уже закончились. Нина вздохнула, поправила очки на носу, придававшие её лицу чуть больше угловатости, и пошла разбираться с очередным нарушителем, не желающим изучать надписи на табличках. Петя смотрел ей вслед, но мысли его были там, возле Оли.
«Как тебе помочь, родная? У тебя никого нет, тебе кажется, что никто тебя не позовёт, не окликнет. Может быть, ты не хочешь возвращаться, тебе и там хорошо? Нет, я не верю, нет никакого „там“, есть только „здесь“. Но если я не прав, то прислушайся, где бы ты ни была. Я зову тебя, ты не одна».
Рыжий мальчик показался в конце коридора. Его вела за руку сама Нина, сохраняя серьёзный вид и чувство собственного достоинства. В другой руке она держала пакет с апельсинами и яблоками. Странное видение вывело Петю из забытья, он присмотрелся чуть внимательнее и первый раз за последние десять дней улыбнулся.
— Вот, товарищ сержант, снова наш нарушитель спокойствия прибыл. Чисто одет, брюки наутюжены, да с сопровождением. Я вот и подумала — ну как тут не пустить его?
Петя подошёл к Стеньке и потрепал его по рыжим волосам.
— Ну, привет! Давно я тебя не видел, парень. Как-то вылетело из головы, а до этого часто о тебе думал. Тут, понимаешь… такое дело. Ты сам-то как? С кем ты тут?
— С дядей Павлом, он меня на мотоцикле привёз, к бабушке я.
— Тогда передавай привет Зое Георгиевне. Пойду я.
Петя так и не притронулся к чаю. Его угнетённое состояние мучило не только душу, но и тело. Щёки на лице впали, а недавний загар превратился в цвет окружавших его больничных стен — белый и тоскливый.
Встреча бабушки и внука не обошлась без слёз. Зое Георгиевне долго не решались сообщить о смерти её сына, но тянуть дальше было нельзя. Когда ей принесли это известие, то первым её вопросом, как ни странно, был «где Стенька?» Только когда ей сказали, что с её внуком всё в порядке, за ним ухаживают, она глубоко вздохнула, как не решалась сделать с самой операции. С этого момента она несколько раз пыталась выйти в коридор, но медсестры останавливали её и возвращали в постель. Они не знали, что больной нужно было лишь пространство, больше пространства, куда могли бы глянуть её глаза. Она хотела жить, дышать полной грудью. Теперь она знала, что должна жить, именно поэтому больничный потолок, куда был устремлён её взгляд с утра до вечера, становился ей в тягость.
Стенька стоял на коленках перед кроватью бабушки, положив голову в её ладонь. Он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть тот короткий счастливый миг, которого ждал так долго, к которому бежал и во сне, и наяву. Нина понимала, что нарушила все мыслимые правила, но не решалась помешать им. Она даже вышла в коридор, оставив их одних. Но время — оно не бесконечно, хотя его ход часто кажется странным. Иногда оно так растянуто, как будто кто-то ухватил его за подтяжки и не отпускает, а иногда эти подтяжки рвутся, тогда оно летит вперёд без оглядки, пока не переходит на обычный шаг.
Десять минут, обещанные Ниной, пролетели и исчезли без следа.
— Спасибо вам, Нина. Я никогда не забуду вашей доброты, — сказала Зоя Георгиевна, когда медсестра взяла Стеньку за руку и собиралась закрыть дверь. Нина сняла очки и с силой сомкнула веки, как будто хотела сказать: «Не стоит благодарить меня, ведь это моя работа».
85
Смерть Колодина так глубоко запала Сашке Завьялову в душу, что он больше не мог видеть прорезь в стекле дежурки, как и синие рубашки с погонами. Перед глазами стояла картина, как он склонился над мёртвым начальником, а слёзы душили его. Несколько раз он пытался дотянуться до его лица, но тело дёргало от приступов рыдания. Наконец, когда ему удалось совладать с собой, он положил ладонь на веки покойника и хотел закрыть их, но они всё равно открывались и смотрели отсутствующим взглядом куда-то мимо Сашки, сквозь него, будто читали его душу, как книгу.
Он зашёл в кабинет бывшего начальника, осторожно ступая по полу, словно боясь спугнуть тишину, подошёл к столу и притих. Не в силах оторвать взгляд от бумаг, разложенных на нём, он понял, что тут всё лежит так, как Колодин оставил в тот день, последний для него. Сашка вдруг представил, что может с помощью своих небывалых возможностей материализовать хозяина этого стола, отдать ему честь и поздравить с присвоением нового звания. Но таких способностей у сержанта не было, поэтому дрожащий лист в его руке плавно лёг сверху тех священных для Сашки бумаг, на которых совсем недавно лежали руки его начальника, частенько журившего его. Заявление об увольнении, словно последний лист той книги, которую Колодин читал в нём своими мёртвыми глазами, осталось ждать нового хозяина кабинета. А Сашка ушёл навсегда, больше он никогда не заходил в отдел.