— Ну что, старик, потрепала тебя судьбинушка то вчерась? Защищал, защищал, молодец…, — лаская пса, приговаривал Павел. — Пойдём, выпущу тебя, бедолага. Вижу, не терпится тебе уж, а голосу даже не подал. Постеснялся, что ли?
Марти выбежал на улицу и побежал по своим делам, а волчонок, перемотанный лоскутами от разорванного Марининого платья, с каким-то искренне виноватым видом лежал на овчинке и поглядывал своими глазёнками.
— Ну, ничего, ничего. Не бери в голову, нет тут твоей вины. Мал ты ещё, чтобы виноватым быть. Второй раз ты со своим злейшим врагом, с извергом повстречался, видать, и третьего не миновать. Бог, он ведь троицу любит, но ничего. Ты, брат, не просто так к нам попал. Видать, заговорённый ты, Джек.
46
Всё утро Павел тюкал молотком, отпиливал, примерял, вкапывал и утрамбовывал. Когда-то давно между соседями уже проскакивала эта шутка: «А почему бы нам не сделать проход между нашими заборами? Чаще бы в гости друг к другу ходили». И вот только теперь шутка показала свой язык. Даже неудобно как-то Павлу было делать это, как будто напрашиваться к кому-то переночевать. Сын Витька держал воротину и изредка задавал отцу вопросы, стараясь уложиться в паузы между ударами молотка.
— Пап, а почему это? Для чего? — показывая глазами на незаконченное произведение отца, спрашивал он.
— Понимаешь, сынок, жизнь — она иногда, вроде бы, катится себе, спокойно, колесом по гладкой дороге, а порой как наскочит на камень. Бывает, и не удержаться в той телеге, так и норовит скинуть тебя в канаву, и не за что ухватиться, понимаешь? Вроде бы — вот она, соломинка, рядом, только руку протяни — а не дотянуться никак.
Павел погрузился в свои мысли, поэтому не понимал, что его объяснения могли выглядеть для сына туманными, нереальными, даже нечестными. Дети в этом возрасте воспринимают реальность, как свершившийся факт или событие, которое ожидаемо в ближайшем будущем. Если бы ребёнку сказали: «Калитка нужна, чтобы её открыть и войти», или «чтобы зайти и позвонить по телефону», то он бы только понимающе кивнул головой и успокоился. Но Витя и так всё понял, он смог расставить всё на свои полки у себя в мыслях. Его никто не посвятил в подробности вчерашних событий, но он и сам догадался, что могла случиться беда, непоправимая и горькая. Он стыдился того, что услышал разговор отца утром, в веранде. Витя уже не спал, мысли неслись в его голове стаей птиц. «Злейший враг Джека был вчера тут, значит, это он поранил волчонка».
— Пап, как можно не любить животных? — спросил Витя, дождавшись паузы между ударами молотка.
— Понимаешь, сынок, животных можно любить по-разному. Иногда достаточно того, что люди не лезут в их жизнь. Это самое великое, что человечество может сделать в своём проявлении любви к ним.
— А как же Марти? Ведь мы любим его, вмешиваясь в его жизнь?
Павел пошевелил усами и посмотрел через щелочки глаз на сына.
— Тут, сынок, немного по-другому обстоят дела. Вот, возьмём Марти — он — домашнее животное, член нашей семьи, практически. Он родился вон в этой будке, тебя ещё и на свете не было. Мы не можем его не любить, а он не представляет жизни без нас. Для него мы — это его жизнь.
Новая калитка была почти готова, осталось только навесить её на петли.
— Не хватает, пожалуй, лишь одной детали. Знаешь что, сынок, там, в сарайчике на полке где-то была пара ручек от старой двери. Поди, поищи, а я тут закончу.
Витя убежал в сарайчик, чувствуя себя самым счастливым ребёнком на свете. На его глазах, не без его помощи, конечно, возникла новая калитка. Но не это стало главной причиной его радости: он делал общее дело вместе с отцом, плечо к плечу, бок о бок, и тот похвалил его!
— Ну что, хозяйка, принимай работу. Эх, будет теперь Маринка жужжать тебе в уши каждый вечер, скучно не будет, — смеялся Павел.
— Или я ей, — улыбалась Оля. — Послушай, Паш. Он опасен, надо что-то делать. Видел бы ты его рожу вчера — голимый маньяк!
— Я поговорю с ним и выясню всё, раз и навсегда. Только Марина просит не делать ничего, боится она.
— Знаешь, Паш. Я очень люблю Маринку и хочу ей лишь добра. Только поэтому я сейчас скажу тебе кое-что. Пусть это останется между нами. Не знаю даже, правильно я поступаю или нет, но…
— Ну говори же, Оль, говори! — не вытерпел Павел, чувствуя, что его голова начинает распухать от напряжения.
— Фёдор, он давно уже преследует Маринку. Она молчит, но я-то вижу. Ему этот волчонок не столько нужен был, как она. Не может он успокоиться после того случая, и я думаю, что не успокоится никогда. Прошу тебя, будь осторожен с ней, береги.