Павел взялся двумя руками за штакетины и свесил свою седеющую голову между ними, глядя в землю. Сложно было понять, что сейчас происходило в его сознании, но казалось, что он собирает силы, чтобы выдернуть калитку и выбросить её в огород. Но не в ней было дело. Он смотрел в землю, чтобы спрятать своё лицо, на котором не находили покоя желваки, горели глаза, а зубы глухо скрипели от растущего гнева.
— Никогда, слышишь? Никогда я не позволю её обидеть… Никому, — тихо, но чётко сказал он, медленно поднимая серое от злости лицо. — Ты правильно сделала, что сказала мне это, ты глаза мне открыла, Оля.
— Паш, говорят, что Зоя Георгиевна тогда громко ругалась с ним, после чего её увезли на скорой. Он это, только он виноват в этом. Страшный человек. Стеньку жалко, как бы чего не случилось. Где вот он сейчас? Раньше всё по улицам околачивался, а сейчас как в воду канул. Не прибил он там его, а? В магазин ни разу не зашёл, раньше-то всё Зоя Георгиевна захаживала, а как слегла, так и нет никого. Чем он там ребёнка кормит…
Стеньке же перепадало кое-что из зимних запасов, а именно — немного сала, сухари да вода. Никакой стабильности в этих подачках не было. Папаша всё чаще заканчивал день в полном отсутствии сознания, а начинал его, схватившись за голову и тряся ей, чтобы хоть что-то вспомнить. Стенька опасался, что рано или поздно этот, почти чужой для него человек, однажды откроет дверь и направит на него ружьё или замахнётся топором, всё одно. Он потихоньку откладывал съестные припасы в картонную коробочку и прятал за шторкой на окне. Туалетом ему служило ведро в углу, которое не способствовало благоухающей обстановке в доме, но другого выхода Стенька пока не видел. Эти несколько дней сделали его волю, как стержень из железа. Он монотонно раскладывал, перебирал и складывал в пакет разные вещи, строил планы побега и будущего существования. Отбросив все варианты, которые показались сложными для выполнения, он оставил самый реальный и близкий его сердцу. Деревня Лукино могла бы стать для него убежищем, временным пристанищем. Там можно найти крышу над головой, разжиться кое-какими овощами в брошенных огородах, а может быть, даже и повстречать дедушку с козой.
С этими мыслями, которые стали для мальчишки самыми яркими в последнее время, он и засыпал каждую ночь, не раздеваясь, чтобы быть готовым к любым событиям, даже самым страшным.
47
Иногда день кажется бесконечным, особенно тогда, когда в мысли прокралось странное чувство. Бесполезность, ничтожность, подлость. Скоро солнце зайдёт за горизонт, он встанет и пойдёт, чтобы совершить преступление, иначе это не назовёшь. «Я должен это сделать. Тогда он отстанет от меня», — думал Маслик, монотонно раскачиваясь на скамеечке, глядя в одну точку. «Может, ничего и не случится. Гидравлика рвётся, бывает всякое. Не было бы беды, не хотел бы я этого, нет», — оправдывался он перед своей лживой совестью. «Сделаю это, и пора уезжать отсюда. В центр подаваться надо, там всё — цивилизация, возможности. Клавдия в больницу пойдёт работать, Вовка учиться в училище, как подрастёт», — рассуждал Козьма, глядя на оранжевое зарево на горизонте и ощущал, как мокнут ладони. «Да и я пристроюсь окончательно. А дом продадим, он ещё ничего».
Солнце село. Небо начало менять цвет от синего до фиолетового, пока не стало почти чёрным. Загорались первые звёзды, посёлок погружался в мирный сон, лишь редкий лай собак нарушал тишину, но на них никто в посёлке не обращал внимания — привычное дело. Перекинув сумку через плечо, Козьма сделал шаг в тёмную улицу, прислушался к тишине и посмотрел по сторонам. Никого. Вдоль заборов, почти сливаясь с чёрными досками, он выбрался из посёлка и побрёл к комбинату, оглядываясь на каждом шагу.
Ворота были закрыты на замок, поэтому Маслику пришлось лезть на ограду. Тут он вспомнил, что на территории есть собака. Он не раз приходил к директору комбината проситься на работу, но каждый раз получал отказ. Когда он шёл после этого к воротам, то дворняга лаяла на него, как будто это она вынесла ему вердикт «тебе тут не место», а не директор. Однако, опасения насчёт пса не оправдались. Ничто не нарушало ночной тишины, лишь лёгкий скрип кожаных армейских ботинок, которые Козьма получил за разгрузку машины кирпича у одного спекулянта в центре. Пошарив в сумке, Маслик достал фонарик и посветил в сторону собачьей будки. В ней не было никого, только пустая цепь валялась на земле. Облегчённо выдохнув, он выключил фонарь и начал пробираться дальше, к ангару. Огромное металлическое сооружение, словно чёрная гора, возвышалось в небо и скрывалось в его бесконечной звёздной глубине.