Эти четыре месяца небывалого в истории путешествий плавания вдоль границ Антарктиды, в условиях полной неприспособленности кораблей и экипажей, при отсутствии карты и каких бы то ни было указаний, были истинным героизмом. Из матросов только два или три человека бывали раньше в Северном Ледовитом океане, из офицеров и ученых никто не видал льдов, капитаны впервые работали в таких условиях. Сложнейшие перемены курсов, постоянный туман, низкая температура, постоянная угроза ледяных гор и полей являлись труднейшей навигационной задачей, разрешать которую можно было только догадками, хладнокровием, уверенностью в себе и своих людях. Кук первый прокладывал новый путь будущим мореходам— исследователям. Однообразное и бледное с точки зрения обывательской интересности, это плавание было одним из самых значительных его достижений как в области навигационной, так и научной. Скромные записи астрономических наблюдений, метеорологических данных и мелких фактов корабельного распорядка звучат в наше время иногда беспомощно и незначительно. Но стоит сообразить, что на этих скромных наблюдениях и данных наука построила все дальнейшие свои изыскания, открывшие навигации важнейшие пути к достижению Южного полюса, к точному географическому изучению Южного полярного моря и Антарктики, обогатившие зоологию рядом новых видов животных, и что человечество двинулось к новым научным завоеваниям, оглядываясь на эту отважную горсть людей, одной своей волей пробившихся сквозь льды неведения, как станет ясной значительность этих «незначительных» записей полуграмотного самоучки-капитана.
«Термометр, показывал от 30° до 34°, погода очень пасмурная с дождем и снегом, с холодом, угнетавшим нас еще более, нежели показывал термометр, и на который жаловался весь экипаж. Чтобы матросы переносили его лучше, я приказал удлинить толстой материей рукава их курток (бывших столь короткими, что не закрывали рук) и сделать, кроме того, каждому шапку, очень им помогавшую».
Если Кук заботился о матросах, как людях нужных ему, он в то же время всегда ценил их работу и, как во время своего первого путешествия, неизменно отмечал их героическую стойкость в труднейших условиях плавания.
«Что было особенно досадно — лед покрывал снасти, паруса и блоки, и нельзя было прикасаться к ним без сильной боли. Экипаж превозмог эти трудности с твердостью и настойчивостью и боролся с этим резким холодом гораздо лучше, чем я того ожидал».
Постоянно скрытый за краткостью своих записей, стесняясь пускаться в обширные научные и философские рассуждения, Кук мало говорит о себе. Аффектированные, банальные фразы его жизнеописателей, еще при жизни его расточавших похвалы и твердивших о высоких качествах его как человека и начальника, хвалебные спичи и некрологи после его смерти, говорившие об «искреннем и полном привязанности доверии», какое питали к нему подчиненные, о «восхищении» офицеров и матросов своим капитаном, не могут скрыть истинной картины жизни на корабле, вовсе не такой идеальной, как это казалось рьяным поклонникам. Кука или людям, по своему социальному положению не могущим считать ее иной.
Конечно, Кук не принадлежал к общей массе заурядных военных капитанов, он не боялся уронить достоинство начальника, становясь иногда на равную ногу с матросами, считаясь с опытом и умением того или другого из них, он даже сумел внушить им общность цели и сознательную оценку работы. Пытался даже сблизить офицеров с матросами, в нужных случаях сглаживать различие чинов. Но се это носило характер примитивности и полной беспомощности перед лицом укоренившихся традиций. Установленные раз и навсегда уставы и правила, впивавшиеся до мозга костей, не могли заставить офицеров спуститься с высоты их классового величия до матросской массы и слиться с ней. Зеленый камзол с красными отворотами рукавов и треуголка неотъемлемо утверждали превосходство офицера, державшегося как можно дальше от простого матроса, всегда остававшегося, только жителем трюма, нижней палубы, подчиненной рабочей силой, не могущей подняться из тьмы невежества и грубости на равную с ними ступень.
Матросы жили своей обособленной жизнью, придавленной безоговорочным подчинением начальникам, страхом телесных наказаний, тьмой непробужденного сознания, вспышки которого неизменно тушились самыми строгими мерами. В их отношениях к Куку сказывалась их забитость: они подчас верили в искренность его забот, наделяя его небывалыми качествами, на них действовали и рассказы на родине о заслугах знаменитого капитана и сказки, оплетавшие его детство и раннюю молодость, они искали в нем равного себе по происхождению и, значит, не такого, как другие начальники. Когда Кук расправлялся с провинившимися по всем правилам морского устава, приказывал сечь плетьми или запирать в глубине корабля, они молчали, зная, что на других кораблях и у других капитанов они подверглись бы худшему наказанию. Весь распорядок судовой жизни был такой же, как на всех кораблях королевского флота. Между матросами и капитаном оставалась все та же пропасть, заполненная рядом всяких начальников, начиная от боцмана, примерного служаки, не жалевшего ни своих кулаков, ни матросских скул, до старшего лейтенанта, фильтрующего сквозь незыблемые правила морской службы слишком либеральные приказы капитана.