Туземцы появляются не сразу: боятся белых странных людей. Они тупо смотрят на топоры и гвозди, оставляемые у их шалашей из палок и древесной коры или в брошенной пироге.
Кук применяет к дикарям свой обычный способ: приближается к ним, держа в руке зеленую ветвь или белый лист бумаги, обнимает туземца и дарит какую-нибудь безделушку. Туземцы похожи на таитян: те же смуглые тела, черные в мелких завитках волосы, густо смазанные отвратительно пахнущим маслом. Кук говорит таитянское приветствие. Может быть, его понимают. Постепенно завязывается знакомство. Туземная женщина чрезвычайно болтлива, она быстро сыплет непонятные слова. Один из матросов острит: «Язык женщин одинаково хорош во всех частях света». Кук снисходительно относился к любовным похождениям матросов, это входило в его гигиенические планы.
«Молодая зеландка проявляла удивительную привязанность в особенности к одному матросу, до тех пор пока он не обнаружил свой пол, но с этой минуты она не захотела терпеть его подле себя. Я не знаю, наказывала ли она его этой осторожностью за то, что он обнаружился, позволив себе некоторую вольность, или то было следствием ее скромности?»
Когда через несколько дней туземцы явились целыми семействами, Кук вышел к ним, накинув на себя в виде плаща кусок материи, и, обнявшись с выступавшим впереди новозеландцем, снял «плащ» и надел на гостя. Это понравилось. Любопытные по-детски новозеландцы осматривали корабль, хватали все руками, выпрашивали разные вещи и удивлялись пушистой шерсти невиданного мяукавшего животного. В знак полной дружбы они вынимали из-под одежд кожаные мешочки, полные зловонным маслом и мазали белым людям шеи и волосы. Им очень нравились топоры и гвозди, которыми одаривали их чужестранцы.
Вопрос отношений с туземцами всегда казался Куку одним из труднейших, запутанных… Мягкое, человеческое обращение с ними часто не давало хороших результатов: враждебность (особенно среди новозеландцев) к нему и его спутникам в корне уничтожила его филантропические планы. Он сердился, не находя общего с ними языка.
Казавшиеся успешными опыты первого путешествия, теперь, при повторении их, не давали желаемых результатов. Былые увлечения гуманными идеями воспитания островитян уступили место самому заурядному для любого колонизатора взгляду на туземцев, самым обычным мерам, испытанным английскими моряками. В этом отношении Кук не поднялся выше уровня класса, воспитавшего его и задачи которого он исполнял. В конце концов, применение силы, палка или ружье были единственным настоящим оружием в его руках. Иллюзия каких-то необычайных возможностей постепенно рассеивались.
Правда, он чувствовал свою беспомощность и жаловался на нее. Жестоко осуждая своих предшественников, он сам впадал в те же ошибки. Какие-то мысли, неясные и примитивные, бродили в его голове, не слагаясь в нечто определенное, могущее точно разрешить запутанную задачу. В записях дневника сквозит эта неуверенность, беспомощность догадок, незавершенность мысли.
«Трудно отгадать, что заставило три или четыре семейства (ибо я думаю, что их больше и не было), удаляться так от общества других людей… Ибо… если у них есть разум, почему они не соединятся в общество, если такое соединение естественно человеку и животному?»
Кук всячески старался прикрепить туземцев (к земле. Показывал употребление топора, очищал от леса широкие площади и засевал всевозможными овощами, растолковывая способы выращивания картофеля, моркови и проч. Оставлял на берегу овец и свиней, но никогда не мог быть уверен, что его поняли и оценили.
Кук был одинок в этом своем увлечении. Спутники его не поддерживали, они скептически относились к такого рода благим начинаниям, не смели открыто критиковать и ограничивались двумя-тремя фразами, вскользь упоминавшими о благодетельных порывах капитана, и, Говоря о своих научных победах, не верили в усвоение туземцами навыков оседлой жизни с удобствами цивилизованного хозяйства. «Терновник скоро заглушит полезные растения, взлелеянные нашими руками: скоро не найдут следа наших работ, и берег возвратится в свой первобытный хаос».
Но Кук верил, хотел верить в торжество цивилизации над дикостью островитян, он упорствовал в своей системе насаждения культурных начал, обвиняя себя в недостаточном понимании, недостаточно глубоком изучении нравов и быта туземцев. Это и ведет к слишком поспешным выводам и обидным ошибкам: «…насколько мы склонны ошибаться в намерениях этих народов и приписывать им обычаи, о которых они никогда и не думали».