Спустя двенадцать дней «Одисс» пришвартовался в гавани Долана Предполагалось взять здесь какой-нибудь местный товар: Священные Книги Чилам Бал ь, отпечатанные майяскими мастерами и заключенные в переплеты из серебра и черепашьих панцирей, лекарственные травы и бальзамы, нефритовые украшения и, если повезет, древние резные камни, ценившиеся всюду - правда, майя научились их подделывать. Но все эти хлопоты Дженнак оставил акдаму Рувейте, а сам отправился в город, снял подходящий хоган на окраине и велел перенести туда свои вещи. Затем, одевшись поскромнее и переменив обличье (он выбрал внешность сеннамита), Дженнак поднялся по ступеням Храма и осмотрел с высоты гавань и площадь перед святилищем. Звуки сражения гремели в его ушах, звон и лязг клинков, боевые выкрики и стоны раненых; глядя же на гавань, он вспоминал о «Хассе», своем погибшем корабле, слышал гром его метателей и видел, как его драммар, объятый пламенем, уходит под воду. Там, в гавани, умер Пакити, а здесь, на этой лестнице и в Храме, приняли смерть его воины, здесь пали Ирасса, Амад и Уртшига...
Он вошел в святилище и, хоть не верил в Кино Раа, вознес молитву за души погибших. Было бы так отрадно знать, что пируют они в чертогах богов и гуляют в садах среди вечно зеленых деревьев... Но, с другой стороны, что за жизнь, в которой одни пиры да прогулки? Пакити и Ирассе это точно бы не понравилось, думал Дженнак, преклоняя колени, и остальным тоже. Лучше уж раствориться навсегда в Великой Пустоте, а не скучать на тех бессмысленных пирах!
Покинув Храм, он принялся бродить по базарам и харчевням, гостевым дворам и торговым рядам, и занимался этим день, другой и третий. Иногда он угощал горожан вином, и никто от угощений не отказывался, как и от застольной беседы — не тот человек сеннамит, чтобы обижать его отказом. И говорили жители Цолана о разных новостях и слухах, о ценах на зерно и бирюзу, о морском змее, которого видели мореходы из Накамы, о статуе Одисса в святилище, вдруг приоткрывшей рот, словно бог хотел о чем-то поведать, о том, что аситское войско на севере Юкаты заняло город Чичуму, и что халач-виник, цоланский правитель, опасается, как бы не явились и сюда имперские всадники. Но в этих пустых разговорах нашлось и кое-что полезное: так, Дженнак узнал, что уже года три гостит у халач-виника одна особа, причем такая важная, что ей отвели северный дворец, который посещают лишь мудрейшие наставники из Храма. В минувшие годы было их десять или двенадцать, а нынче ходят трое: Баратцу-Им, знаток чужих земель, Шу Ках, учитель этикета, и Ба-Цевар, искусный рисовальщик знаков и всяческих изображений. Все уже позеленевшие от старости и потому с причудами: Шу Ках, к примеру, любит вспоминать, как наставлял нынешнего халач-виника, его отца и деда и всю их благородную родню, а Ба-Цевар, если ученики не усердствуют, бьет их кистью, а кисть у него размером с сеннамитский посох. Что до Баратцу-Има, то у него причуда проще - не переносит полных кувшинов и норовит добраться до их дна. Особенно если в кувшине розовое одиссарское.
Тут Дженнак вспомнил Унгир-Бренна, вздохнул печально и отправился в храмовую школу на поиски знатока чужих земель. Этот Баратцу-Им оказался не майясцем, а уроженцем Перешейка - к счастью, довольно рослым, хоть и с изрядным животом. Носил он просторную хламиду, на голове - убор из ягуарьей шкуры, и был не так уж стар; во всяком случае, если пошатывался при ходьбе, то не из-за дряхлости, а по иной причине. Представившись сеннамитом Хрирдом, Дженнак объяснил учителю, что собирается переехать в Южный Лизир, где, говорят, быки родятся с четырьмя рогами, а вымя у коров - так прямо до земли. Но хотелось бы узнать побольше о тех краях, и если наставник готов давать урок за половину чейни, то он, Хрирд, очутившись в Лизире, вспомнит о нем и пропоет благодарственный гимн Сеннаму. Гимнов не надо, ответил Баратцу-Им, но к половине чейни добавь кувшин хорошего вина. А не много ли будет? — засомневал Хрирд. Не много, ответил наставник и, сделав многозначительную паузу, добавил: не скупись, сеннамит! Знал бы ты, кого я обучаю!
Дженнак ходил к нему несколько дней, присматриваясь к повадкам наставника, вслушиваясь в его голос и стараясь выяснить хоть что-то о его благородной ученице. Баратцу-Им посещал ее вечером и после занятий неизменно заворачивал в кабак, ссылаясь на то, что выпивка дарует ему крепкий сон. В первой половине дня он вел уроки в школе, так что с Хрирдом встречался во время дневной трапезы, обходившейся без возлияний, что было для Баратцу-Има настоящим подвигом. Но идти к светлорожденной госпоже пошатываясь он не рисковал, да и язык у наставника в эти моменты заплетался. Во всем же остальном учитель был достойным человеком и хоть не посещал чужих земель, знал о них немало. Вполне достаточно, чтобы поведать Хрирду о лизирских степях и лесах, быках с четырьмя рогами и карликах ростом по колено, обитающих в Южном Лизире. Карлики, по словам Баратцу-Има, питались сырым мясом, не делая различий между говядиной и человечиной.