Атаман наполовину вытащил палаш и с лязгом загнал его обратно в ножны.
Невара выругался, помянув бычий навоз, дерьмо попугая и черепашью мочу. Потом сказал:
- Вижу, ты хитроумнее Одисса. Но боюсь, хитрость твоя кончится на том копье, куда насадят твою голову.
- Так насадят, и этак насадят; - молвил атаман. - Поедем! Выручим людей, вся слава тебе, батаб.
Невара скрипнул зубами, выплюнул песок и согласился. Он, еветлорожденный, мог прожить еще сто лет, но мысль о смерти его уже не пугала.
Им подвели лошадей. Скакун батаба был привезен из мей- тасской степи и на жаре едва передвигал ноги. Кобыла сотника, лошадка местной породы, выглядела куда бодрее - вероятно, Грива отбил ее у кочевников. Он махнул рукой, показывая направление, и всадники двинулись к барханам. Где скрываются враги, Невара не представлял, но похоже, изломщику было об этом известно.
Вскоре они потеряли лагерь из вида. Бесконечные пески простирались вокруг, и над ними дрожал раскаленный воздух.
- Ты добровольно отправился в пустыню? - спросил Невара, озирая мрачный пейзаж. - Хотел серебром разжиться?
- Нет. Серебро не главное.
- Тогда что же?
Грива неопределенно повел плечами.
- Хотелось посмотреть. В мире столько чудесного, батаб! Эта земля тоже чудо, и здесь я еще не был.
В молчании они проехали еще пару тысяч локтей, потом хищно свистнула стрела и воткнулась в песок. Атаман крикнул на бихарском, что едут парламентеры, желающие говорить с вождем. В ответ велели не двигаться, иначе оба станут кормом для песчаных пауков. Слова были Неваре понятны — его обучали перед отправкой в пустыню, да и сам он от рождения имел способности к языкам.
Появился всадник, закутанный в белое, велел ехать следом. Неваре показалось, что кочевники разбили стан в том же пересохшем русле, где люди атамана отыскали воду. Враги сидели и лежали на циновках, сплетенных из сухих стеблей, все - в просторных одеждах из выбеленной ткани, кто с копьем и луком, кто с карабином; их лошади были оседланы и выглядели гораздо лучше тасситских скакунов. Смуглые худые лица поворачивались к чужакам, темные глаза следили за ними, руки тянулись к оружию, и было ясно: миг, и вся эта орда взлетит на коней и ринется в битву. Поодаль сгрудились тесной кучкой верблюды; снятые с них вьюки и большие кувшины окружали полотняный навес, державшийся на копьях. Земля под ним была застелена не циновками, а коврами; на коврах сидел человек в шлеме и кольчуге, такой же смуглый и темноглазый, как остальные воины. Имелись, однако, отличия: этот номад глядел надменно и властно, а с шеи его спускалось бирюзовое ожерелье - явно нефатской работы.
Невара и сотник сошли с коней. Атаман изломщиков шепнул: «Не наступай на ковер» - и опустился прямо в песок. Вождь не приветствовал их ни словом, ни жестом, только оскалил зубы, сплюнул и принялся чесаться. Подождав немного, Грива распустил завязки у ворота и тоже поскреб грудь. Эта демонстрация презрения сдвинула беседу с мертвой точки: вождь мрачно насупился и обронил:
- Что надо?
- Лучшего из твоих воинов, - произнес Грива.
- Я лучший, клянусь Митраэлем! И сейчас я прикажу вскрыть вам животы, а кишки намотать на кувшин!
Сотник снова почесался.
- Ты сделаешь это, не скрестив со мной клинок?
На лице вождя мелькнуло удивление.
- Ты приехал, чтобы бросить мне вызов? Мне, Ибаду, чьи руки из брозы, а меч быстрее молнии? - Он оглядел бихара, окруживших навес, и молвил с ухмылкой: - Сказала ящерица льву: я тоже с зубами!
Воины загоготали.
- Кто боится звона клинков, сражается языком, - произнес атаман, и Невара вздрогнул - то была пословица Сеннама. - Я, предводитель изломщиков, приехал, чтобы биться с тобой. Ты справишься с аситами легко, но за моих людей заплатишь кровью. Двое-трое за одного! Но если ты меня одолеешь, они подставят горло под твой нож. Ну, а случись моя победа, мы уйдем. Все уйдем, с оружием и без ущерба жизни и чести. Согласен?
Ибара пошарил за спиной, нащупал меч в изогнутых, богато украшенных ножнах и положил его на колени. Потом уставился на сотника немигающим взглядом.
- Я согласен. Но ты приехал не в одиночестве. Кто с тобой?
- Благородный воин, командир аситов.
- Он молод, а ты стар, он силен, а ты слаб. Я буду драться с ним. Что рубить трухлявое полено! На твоем лице больше морщин, чем барханов в пустыне!
- На моем лице больше шрамов, чем морщин, - ответил Грива. - Вижу, ты, жалкое отродье Ахраэля, шрамы разглядел, и потому боишься сразиться со мной!
Щеки Ибары побагровели. Он поднялся, обнажил кривой клинок, взмахнул им и прошипел: