Она на мгновение задумалась, а он слегка встряхнул ее ладонь, даже не осознавая, какую вольность себе позволяет.
– По-моему, вы очень добры, – сказала наконец Дженни еще застенчивей: она только что поняла, что он все еще держит ее за руку.
– И это все? – спросил он.
– Ну, – ее большие глаза удивленно моргнули, – разве этого мало?
Он смотрел на нее, и ее легкое дружеское отношение вызывало в нем бурю чувств. Брандер ощущал в самом чистом виде ту радость, которую один человек способен подарить другому. Сколько лет прошло с тех пор, когда прикосновение чужой руки последний раз давало ему столько чувств и столько тепла, как сейчас? Сколь холодна материя жизни по сравнению с этим ощущением, человеческим и теплым, исходящим от женщины, относящейся к нему с симпатией. Он молча вглядывался в ее лицо, а она пыталась отвернуться, чувствуя, хотя и не понимая, всю важность, заключенную в его взгляде.
– Что ж, – сказал он наконец, – я думаю, что вы очень милая девушка. А вам разве не кажется, что и я неплохой человек?
– Да! – тут же откликнулась Дженни.
Откинувшись на спинку кресла, он расхохотался: слишком уж комично, помимо ее желания, прозвучал ответ. Она с удивлением глянула на него и улыбнулась.
– Над чем это вы смеетесь?
– Над вашим ответом, – объяснил он. – Хотя мне и не над чем смеяться. Вы ведь меня совсем не цените. Даже не могу поверить, что я вам нравлюсь.
– Но это правда! – воскликнула она с чувством. – Вы такой замечательный. – По ее глазам было ясно видно, что ее чувства соответствуют словам.
– Что ж, – сказал он, легонько притянул ее к себе и одновременно прижался губами к ее щеке.
– Ах! – Дженни выпрямилась, одновременно изумленная и испуганная.
В их отношениях это было чем-то новым. Сенаторская солидность в одночасье куда-то исчезла. Она обнаружила в нем то, чего раньше не чувствовала. Он даже показался ей моложе. Для него она теперь была женщиной, а он играл роль ее возлюбленного. Дженни заколебалась, не зная, как реагировать – и поэтому не отреагировала никак.
– Итак, – сказал он, – я вас напугал.
Она уставилась на него, но глубоко укоренившееся уважение к этому выдающемуся человеку победило, и она с улыбкой ответила:
– Да, напугали.
– Я это сделал, потому что вы мне очень нравитесь.
Чуть поразмыслив над этим, она произнесла:
– Кажется, мне лучше будет уйти.
– Нет же, – взмолился он, – неужели вы меня из-за этого покинете?
– Нет, – сказала она, странным образом чувствуя себя неблагодарной, – просто мне уже пора. Меня дома хватятся.
– Вы правда на меня не сердитесь?
– Не сержусь, – ответила она тоном более женственным, чем когда-либо прежде. Ощущение подобной власти над кем-то было для нее внове. И оно оказалось таким прекрасным, что оба были близки к замешательству.
– Вы теперь моя, – сказал сенатор, поднимаясь на ноги. – И я намерен в будущем о вас заботиться.
Его слова обрадовали Дженни. Она подумала, что он способен творить самые чудесные вещи – точно волшебник. Она обвела вокруг себя взглядом, и сама мысль, что ей теперь предстоит жить такой жизнью и в таком окружении, была сродни блаженству. Она, однако, не то чтобы вполне понимала, что Брандер имеет в виду. Но он вроде бы намерен быть щедрым и добрым, а еще дарить ей дорогие подарки. Разумеется, она была счастлива. Она подхватила узел с бельем, за которым пришла, не замечая и не чувствуя всей двусмысленности своего нынешнего положения, тогда как сенатор ощутил немедленный укор совести.
«Не должна она все это таскать», – подумал он, и его волной захлестнуло сочувствие. Он взял ее лицо в свои ладони, уже более повелительно, но и щедро.
– Не переживайте, моя девочка, – сказал он. – Вам не придется все время таким заниматься. Я постараюсь что-нибудь придумать.
Результатом всего этого стали попросту более близкие отношения между ними. В ее следующий визит он без колебаний пригласил ее присесть на подлокотник кресла рядом с ним и принялся подробно расспрашивать Дженни о семье и о том, чего она сама бы желала. Несколько раз он замечал, что она уходит от ответа, особенно на вопросы о том, чем сейчас занимается отец. Ей было стыдно признаться, что он ходит по домам и пилит дрова. Он же, заподозрив нечто куда более серьезное, решил дождаться случая и все разузнать самому.
Так Брандер и сделал, когда выдалось свободное утро, не обремененное прочими обязанностями. До решающей схватки в парламенте, которая закончилась его поражением, оставалось еще три дня. Однако сделать что-то за оставшееся время было уже нельзя. Он знал, что все уже под контролем, насколько это возможно, а контроль тот и в лучшие времена был так себе. Прихватив трость, он пустился в путь, через полчаса достиг домика и уверенно постучал в дверь.