– Да, – ответила Дженни.
– Вы обещаете мне так и поступать?
– Да.
Какое-то время они молчали.
– Дженни, – наконец прервал тишину Брандер, поскольку весенний вечер вызвал в нем бурю эмоций, – я, кажется, убедился, что не могу без вас. Как по-вашему, могли бы вы сделаться мне спутницей жизни?
Дженни отвела взгляд, не вполне понимая, что конкретно он имеет в виду. А для него эти слова значили очень многое. Сенатор дошел до того состояния, когда некое заключенное в Дженни чудо делало невозможность к ней прикоснуться все более невыносимой. Она была почти что наядой, мифической Грацией, и он жаждал сжать ее в объятиях. Сейчас к нему словно вернулась молодость – ради того, чтобы он оказался достойным этой девушки!
– Не знаю, – произнесла она спустя какое-то время, смутно чувствуя, что речь все же о чем-то приличном и достойном.
– Но вы подумайте над этим, – сказал он ободряюще. – Я вполне серьезен. Согласны вы выйти за меня замуж, чтобы я мог отправить вас на несколько лет учиться?
– Вы хотите отправить меня в школу?
– Да – после того, как вы за меня выйдете.
– Наверно, – робко ответила она, подумав о матери. Может быть, так у нее получится помогать семье…
Брандер обернулся к ней и попытался разглядеть ее лицо, полускрытое тенью. Темно не было. На востоке поднялась над лесом луна, и огромное множество звезд с ее приходом уже начало блекнуть.
– Вы меня хоть любите, Дженни? – спросил он.
– Конечно!
– А за стиркой ко мне почему-то больше не приходите, – произнес он жалобно. И это тронуло ее до глубины души.
– Это не я так решила, – сказала она ему. – У нас выбора не было. Мама подумала, что так лучше всего.
– Так и правда лучше, – ответил он, чувствуя, что ей из-за этого тоже грустно. – Я просто пошутил. Но если бы вы могли, вы были бы рады прийти, правда?
– Да, – чистосердечно ответила она.
Он снова взял ее за руку и сжал ладонь с таким чувством, что его ласковые слова будто возымели двойной эффект. Она порывисто потянулась к нему и обвила руками.
– Вы так ко мне добры! – воскликнула она, словно любящая дочь.
– Что вы, что вы! – отозвался Брандер, в нем сейчас говорила самая слабая и самая симпатичная часть его натуры. – Не в доброте дело. Вы – моя девушка, Дженни. Я для вас на что угодно готов.
Глава VI
Глава злосчастного семейства, Уильям Герхардт, как личность представлял собой немалый интерес. Рожденный в герцогстве Саксонском, он проявил достаточную силу характера, чтобы уклониться от армейского призыва, который почитал греховным делом, и на восемнадцатом году жизни бежал в Париж. А уже оттуда отправился в Америку, к земле обетованной.
Оказавшись там, он постепенно переместился из Нью-Йорка в Филадельфию и далее к западу, где устраивался то на одно, то на другое стекольное производство Пенсильвании, пока не встретил в некой романтической деревушке Нового Света идеал своего сердца. С ней, простой американской девушкой, родившейся в семье немцев, он переехал в Янгстаун и оттуда в Коламбус, каждый раз следуя за стекольным фабрикантом по имени Хэммонд, чей бизнес переживал то взлеты, то падения.
Наша повесть о подобном паломничестве не случайна, ведь Герхардт сделался за это время чрезвычайно религиозен. Чувством этим он был обязан задумчивой, мечтательной струнке своей натуры, эхом отдававшейся в человеке, неспособном на широкую мысленную перспективу, однако успевшем до сей поры заполнить свою жизнь таким множеством поступков и странствий. Герхардт не рассуждал, но чувствовал. И всегда был таким. Хлопок по плечу, сопровождающийся бодрыми заверениями в уважении или дружбе, значил для него куда больше, чем холодно сделанное предложение, пусть и направленное на его личное благо. Он любил своих товарищей и легко шел у них на поводу, однако лишь до отмеренного честностью предела.
– Уильям, ты мне нужен, потому что я тебе доверяю, – не раз повторял ему работодатель, и это было для Герхардта лучше серебра и золота.
Иной раз подобная похвала могла приободрить его настолько, что он делился ею с другими, но, как правило, это было просто глубинное ощущение счастья, которое он испытывал, убедившись в собственной честности.
Честность эта, как и его религиозность, была чисто наследственной. Он никогда над ней не задумывался. Его отец и дед, немало повидавшие в жизни немцы-ремесленники, никогда никого не обманывали ради грошовой выгоды, и эта честность их намерений теперь текла полной струей и в его венах.