Герхардт изумленно взирал на его спокойствие.
– Сейчас я ухожу, – обратился Брандер к нему, – но не думайте, что это сойдет вам с рук. Сегодня вечером вы совершили серьезную ошибку. Надеюсь, вскоре вы это поймете. Доброй ночи. – И он, чуть поклонившись, вышел.
Герхардт захлопнул за ним дверь.
– Вот и поглядим, – обратился он к жене с дочерью, – удалось ли от него избавиться. А ты у меня только попробуй еще шляться по ночам, когда об этом и так уже разговоры идут.
Что касается слов, спор был окончен, но чувства, глубокие и сильные, легко читались на лицах, так что в ближайшие несколько дней в маленьком домике было не до разговоров. Герхардт поразмыслил над тем обстоятельством, что получил нынешнюю работу через сенатора, и решил уволиться. Он объявил, что стирки для сенатора в его доме больше не будет, и не знай он наверняка, что работу в отеле миссис Герхардт нашла без посторонней помощи, он бы ей и туда ходить запретил. Тем более что ничего хорошего из этого все равно не вышло. У входа в тот отель одни лишь бездельники болтаются, чему Себастьян зримый пример. Не отправься она туда, о них бы сейчас не ползли слухи по всей округе.
Что до сенатора, он зашагал прочь, откровенно взбудораженный столь постыдным событием. Несмотря на его сильный интерес к Дженни и тщательный выбор слов, он не мог не чувствовать унижения и не понимать, что оказался в весьма неловком и опасном для репутации положении. В соседских сплетнях и так-то приятного мало, но для человека его полета опуститься до того, чтобы стать их героем, как он вдруг обнаружил, было совсем уж неуместно. Религиозных настроений отца он понять не мог. Оставалась лишь расцветающая, манящая красота его подопечной, которая окутывала все тонким ароматом и спасала сенатора от крайнего к себе отвращения. Сенатор думал, что в будущем надо бы что-то предпринять по этому поводу, но сейчас он и в собственных-то перспективах и положении не мог быть уверен. День пролетал за днем, а он лишь предавался размышлениям. Где-то через неделю ему пришел вызов из Вашингтона. Девушка, которую он оставил в Коламбусе, была теперь предоставлена абсолютно самой себе.
Для семейства Герхардт тем временем вновь настали черные дни. Герхардт, понятия не имевший, какие суммы регулярно поступали от их благодетеля, полагал, что семья должна бы управиться. Да, они были бедны, но он был согласен терпеть бедность, лишь бы без ущерба для чести. Счета из лавок, однако, меньше не стали. Одежда у детей постепенно изнашивалась. Пришлось перейти к жесткой экономии, и Герхардт перестал оплачивать старые счета в надежде как-то договориться.
Потом настал день, когда нужно было выплачивать ежегодные проценты по кредиту за дом, а следом еще один, когда сразу два лавочника поочередно остановили Герхардта на улице, чтобы справиться насчет долгов. Он, не колеблясь, изъяснил им положение дел и с обескураживающей честностью заявил, что будет стараться что-то сделать изо всех своих сил, однако случившееся подорвало бодрость его духа. Раз за разом ночью на работе он возносил молитвы к небесам, а днем, когда ему следовало спать, без колебаний выходил из дому – либо в поисках более высокооплачиваемой работы, либо ради случайных подработок. В числе прочего он взялся за резку стекол.
Миссис Герхардт пыталась возражать, но он объяснил свои занятия, сославшись на нужду.
– Когда меня на улице останавливают, чтобы денег потребовать, какой тут сон?
Миссис Герхардт не могла не отметить про себя, что именно его противоестественное, бессмысленное чистоплюйство их туда и загнало, и вместе с тем не могла не замечать беспокойства, исчертившего лицо мужа озабоченными морщинами, и не сочувствовать тому.
Всем в семье было сейчас тяжко.
В довершение всех бед угодил в тюрьму Себастьян. Судьба распорядилась так, что особой его вины в том не было, вот только общественность обычно обращает внимание лишь на материальные свидетельства. Все случилось оттого, что он слишком часто стал практиковать воровство угля. Однажды вечером, когда он забрался в вагон, а Дженни с детьми ждали рядом, его арестовал железнодорожный инспектор. Уголь последнюю пару лет воровали постоянно, но пока количество похищенного оставалось умеренным, железная дорога не обращала на то внимания. Когда, однако, клиенты транспортных агентств начали жаловаться, что отправленные из Пенсильвании вагоны по дороге в Кливленд, Цинциннати, Чикаго и другие города теряют уголь тоннами, за дело взялись сыщики. Дети Герхардта были не единственными, кто устраивал набеги на железную дорогу. Другие семьи Коламбуса – и немалое их количество – постоянно занимались тем же самым, но попавшийся Себастьян должен был понести образцовое наказание. Его арестовали, о чем всем желающим предстояло теперь узнать из газет.