В поступках же Дженни все проявлялось лишь в слабо выраженной грусти, присутствие которой чувствовалось во всем, что она делала. Будь то стирка, шитье, прогулки с братьями и сестрами, она все время была чуть грустна, словно лесная голубка. Иногда она удивлялась, что писем до сих пор нет, но сразу вспоминала, что он упомянул отъезд на несколько недель, а значит, те шесть, что уже прошли, – не так уж и много.
Достойный бывший сенатор тем временем в отличном настроении явился на встречу с президентом, совершил ряд приятных светских визитов и собирался уже навестить на пару дней своих друзей в их мэрилендском поместье, когда у него слегка поднялась температура, так что ему пришлось провести несколько дней в номере отеля. Он испытывал определенную досаду оттого, что слег именно сейчас, но не подозревал в своей хвори ничего серьезного. Потом врач пришел к выводу, что сенатор подхватил заразную разновидность брюшного тифа, последствия которого заставили его совершенно забыть о времени и сильно изнурили. Все уже думали, что он начал выздоравливать, когда, всего через шесть недель после расставания с Дженни, с сенатором внезапно случился сердечный приступ, и он больше не приходил в сознание. Дженни находилась в блаженном неведении о его болезни и даже не обратила внимания на напечатанные жирным заголовки газет, извещавшие о смерти сенатора, пока вечером домой не вернулся Бас.
– Взгляни-ка, Дженни, – сразу сказал он, войдя. – Брандер умер.
В руках у него была газета, и на первой странице было набрано крупными буквами:
КОНЧИНА БЫВШЕГО СЕНАТОРА БРАНДЕРА
Безвременная смерть славного сына Огайо.
Умер от сердечного приступа в отеле «Арлингтон» в Вашингтоне. Полагали, что он восстанавливается от брюшного тифа, однако болезнь победила. Вот основные вехи его выдающейся карьеры.
Дженни пораженно уставилась на заголовок.
– Умер? – воскликнула она.
– Так в газете написано, – ответил Бас тоном человека, сообщающего весьма увлекательную новость. – Сегодня в десять утра.
Дженни, трепеща и почти того не скрывая, взяла газету и вышла в соседнюю комнату. Там, стоя у окна, она еще раз перечитала сообщение, словно в трансе от тошнотворного чувства ужаса.
В сознании вертелась лишь одна мысль: «Он умер», потом до ее слуха донесся голос Баса, излагающего тот же самый факт Герхардту. «Да, умер», – услышала она и еще раз попыталась осознать, что это значит для нее.
Судьба нанесла Дженни столь тяжкий удар, что полного осознания так и не произошло. Способность человеческого мозга к переживаниям ограниченна. Ее буквально оглушило, и в этом состоянии Дженни не могла толком ощутить ни горя, ни боли.
Она все еще стояла у окна, когда в комнату вошла миссис Герхардт. Она слышала, что сказал Бас, и видела, как Дженни вышла из комнаты, но после ссоры с Герхардтом из-за сенатора выказывать интерес к новости было бы неосторожно, и она отправилась взглянуть, как там Дженни. Об истинном состоянии дел она даже не догадывалась, ее волновало, как Дженни переживет потерю, вызванную внезапным крушением надежд. Женой посла ей уже не быть, и от всего влияния человека, который был к ним так добр, не осталось и следа.
– Разве не ужас? – сказала она с неподдельной скорбью. – Столько всего собирался сделать, а вышло помереть.
Она сделала паузу, ожидая услышать слова согласия, но, обнаружив Дженни необычно безмолвной, продолжала:
– И все же я бы на твоем месте не переживала. Что теперь поделаешь? Он много всего собирался для тебя сделать, но ты об этом не думай. Тут все кончено, ничего не поделать.
Она сделала еще паузу, Дженни вновь не откликнулась, и ее мать решила, что слова напрасны, Дженни просто хочет побыть одна, так что она вышла из комнаты.
Дженни так и стояла, но теперь, когда истинное значение новости стало оформляться в последовательные мысли, начала осознавать весь ужас своего положения, всю свою беспомощность. Когда мать ушла, она отправилась в спальню и присела на краешек кровати, откуда в гаснущем вечернем свете ей было видно бледное несчастное лицо, взирающее на нее из небольшого зеркала. Неуверенно на него взглянув, она прижала руки ко лбу и уронила голову на колени.