«Мой отец чудовище. Думаю, он многое перенял от тех монстров, за которыми охотился. Скованный своей службой, своим долгом перед миром, он не мог быть прежним мужем и отцом. Я проклинаю его за это. Я знаю, что его наградили, когда он был уже в тюрьме, и что в Парламенте были дискуссии о том, следует ли награждать убийцу своей жены? – но его заслуги перевесили. Я не знаю до сих пор как к этому относиться. Он лишил меня матери, но спас меня и многих других. Наверное, только человек может быть таким чудовищем, которое нужно ненавидеть и благодарить одновременно» – так подводила об отце свои мысли Дженни. И мне остаётся лишь усмехнуться.
Тогда она была ребёнком, который тяжело переживал смерть матери. Вокруг неё были няньки и множество доверенных людей. И всё это пока её устраивало. Лишь когда мир начал приходить в норму, Дженни подняла голову и публично заявила о ненависти к отцу-герою.
Это повергло всех в шок. Но на этом Дженни не остановилась. Собирая по крупицам факты, она добралась и до Эдена Гилла. Доказательств не было, о чём он ей сразу и заявил. Что ж, Дженни и не собиралась ничего доказывать.
Мне до сих пор с трудом удаётся понять, что ею руководило, когда она сознательно наводила столько лжи, когда вообще лезла во всё это, когда чернила всю семью, раскапывая все свои секреты на потеху начавшей приходить в себя публике.
Я не могу залезть к ней в голову. Могу лишь предположить. Здесь было тщеславие, гордыня, желание докопаться до истины, которая нравилась бы ей самой, и никакой больше…
Было здесь и желание привлечь к себе внимание (вокруг неё всегда носились!), и желание начать собственную карьеру, и освятить имя матери как мученицы (что ж, девочка всегда была к ней ближе), и ещё одно…
У неё было желание геройствовать. Запоздало определить убийцу. Её собственная жизнь проходила и ей нужна была идея, как заявить о себе.
Но это всё, что я могу полагать. А её отец не сопротивлялся первым расспросам осторожного начальства. Признался в убийстве своей жены, объяснил коротко:
–Она была тем ещё чудовищем. Ничего не хотела делать, не хотела понимать новых времён, не хотела бороться, хотела лишь пить и роскошествовать.
***
–Дженни, и всё же – зачем?
Я спрашиваю у неё, пока она спит. Не знаю, зачем мне её ответ. Не знаю даже, что мне с её ответом делать. Что, гадостей мне мало? Мало мне лживых писателей? Да я их пасьянсом могу разложить – выбирай любого!
–Отстань! – бормочет Дженни во сне. Она одинока. Она пишет в своей книге, что из-за отца не верит мужчинам, но я скажу так: из-за самой себя она не верит в общем-то людям. Её отец – мерзавец. Её мать – слабая женщина. Но, а сама Дженни? Сама Дженни лживая, желающая внимания к себе любой ценой персона. И таких можно увидеть везде, но я почему-то продолжаю цепляться именно к ней. Может быть, чувствую что-то близкое к покаянию? Нет, она считает себя правой. Она знает, что где-то приврала, но не видит в этом беды.
Ведь все врут.
–Дженни? – я появляюсь позади неё в зеркалах, когда она чистит зубы. Она не видит меня, но чувствует странную тень. Оборачивается – никого. А мне весело.
–Дженни, ты счастлива?
Дженни несчастна. Она одинока. Её книги выходят и читаются, но рассказать о чём-то, кроме тех дней, она не может. Она осталась там, где было тепло и страшно. Где было безопасно, и…
И мертво.
Она осталась там, в придуманном и непридуманном образе и не знает куда деться. Она не помнит уже давно, где реальность, где лишь полёт фантазии, а где всего лишь дешевая интрига ради продаж.
–Дженни, ты помнишь маму?
Я появляюсь в её чашке с кофе. Он – тень. И я тоже. Она вздрагивает. Кофе горчит. Она не слышит меня, но чувствует.
И помнит. Смутно помнит тёплые мамину руки, когда всё ещё было хорошо. Её мама не любила мужа, но любила её, когда был мир. Она плела ей косички и они вместе готовили вафли, и всё было спокойно.
–Дженни, ты помнишь отца?
Я появляюсь в плеске воды. Вода сегодня ржавая. Ничего, зато идет во все дома.
Дженни вздрагивает. У неё до сих пор хранится наградной знак отца, его грамота и трофейный пистолет. А вот его самого нет – тюрьма не идет на пользу никому. Впрочем, я подозреваю, что ему помогли уйти. Лучше уж мёртвый герой страны, чем герой-убийца жены.