Дженни качает головой. Дженни отодвигает горький кофе, выключает ржавую воду, отказываясь принять ванну. Она несчастна. Она под куполом. Она в аду, который запоздало пережила и который сама себе создала, рассчитывая на…деньги? Шум? славу?
Она уже не помнит.
О ней говорят, но она уже не говорит о себе. Потому что не помнит себя. Дженни чувствует, что за что-то наказана, но не может сформулировать даже для себя – за что?
–Дженни, ты помнишь свое детство?
Я издеваюсь над ней. мне нравится впитывать её испуг и её смятение. Я появляюсь в темноте её сырой гардеробной. Тут тесно и темно, а ещё тут живёт моль, но это ничего, главное, что не пауки.
Дженни закрывает гардеробную. Она хотела бы закрыть дверь в свою память, которая уже искривилась настолько, что не знает где истина, а где ложь. На это Дженни, ещё когда была молода, не рассчитывала. Она думала, что навсегда запомнит одно, а выдаст публике другое. Но…
–Дженни, ты точно Дженни? – смеюсь я, вплетая свой смех в порыв холодного, благословенного, отрезвляющего ветра.
Дженни отходит от окна. Дженни смотрит на себя, но не узнает. Её ли это лицо? Лицо ли? Маска. Маска чудовища. Дженни это понимает.
–Дженни, что ты будешь делать? – спрашиваю я, когда Дженни состригает зачем-то в припадке безумья свои локоны. Они напоминают материнские. Такой же цвет. Такая же длина. Дженни кажется, что она видит укор матери в зеркале, но это всего лишь её собственная душа проступает на теле.
Дженни пьёт.
А я появляюсь в стакане:
–Дженни, это был ад? Именно был?
Дженни сжимает зубы. Она уже час сидит над новым черновиком, но пока, кроме названия «Ад ещё здесь» и нескольких перечеркнутых строк – ничего.
–Дженни, ты носишь ад, – я появляюсь в росчерке карандаша, куда более экологичного для людей, в сравнении с ручками.
Дженни не слушает. Дженни выводит всё-таки так: «Это был ад! – говорила я себе каждый день после того, как…»
Она останавливает собственную руку. Нет, если она покается сейчас, то агент её по головке не погладит. В лучшем случае – отмена публикаций и возврат гонораров. В худшем – судилище.
Я не виню Дженни за то, что она написала. Не виню, за то, что она сочинила и раскопала. Не виню её за что-то – мне незачем, я не человек. она прекрасно справляется с этим. Она сама знает прекрасно, в чём её грех. Между прочим, определение греха у каждого человека своё. Дженни свое нашла и мне остаётся только наблюдать за её бесплотными попытками выбраться из паутины, в которой много лет она творила.
Дженни отшвыривает карандаш в сторону, допивает залпом коньяк и встаёт, пошатываясь. Дженни больше не боится гигантских змей или пауков. Дженни боится своих отражений и памяти, которая её давно предала.
Дженни находит ящик, где хранятся ключики от её памяти – вещи, доказывающие. Что у неё были родители. А дальше – на ощупь.
Дженни вздыхает в последний раз, но вздыхает с каким-то сумасшедшим облегчением. Она слишком запуталась, и в слабости теперь принимает решение – всё распутают другие, а с неё хватит. она до сих пор под куполом, и никто, никто не смог вывести её оттуда. И она сама добровольно была там, когда пыталась за счёт тайн своей семьи что-то из себя представить.
Но поздно. Дженни смеётся – в руках тяжело посверкивает трофейник. Гордость отца. Она, впрочем, тоже была гордость отца когда-то.
–Дженни, они тебя ждут, – я отражаюсь в последний раз.
Дженни стреляет.
(Рассказ принадлежит к новой запланированной вселенной «Морок»)
Конец