Мать рожала одна. Уже по привычке, словно такое вообще может войти в привычку, перерезала пуповину портными ножницами и обмякла на грязных засаленных подушках, переводя дух. Ее ноги, сплошь в кровавых подтеках от неуемности клиентов, раскинуты в разные от тела стороны. Она еще немного дрожала, но все же опустила руку к полу и положила указательный палец на место, где должно биться новорожденное сердце. Тишина.
А грязная тварь тем временем уже вплотную подобралась к бездыханному телу. Ее длинный усы забирались прямо в маленький нос бедному человечку, а жирный хвост извивался вокруг маленьких тонких пальчиков. Принюхавшись, крыса раскрыла пасть, чтобы запустить свои клыки в неживую плоть. Запах крови ударил ей в ноздри, и она обезумела от голода, продолжая терзать младенца за запястье.
Женщина стала мерно постукивать пальцем по грудной клетке, которой не суждено вздыматься от вздохов. Казалось, ее палец, словно ускорял свой темп, потом вовсе забился точно крылышки колибри. Если бы не жуткий писк, она вряд ли взглянула бы вниз и увидела, как мертвый, вот уже более пяти минут, младенец открывает глаза и размахивает в разные стороны маленькими ладошками, будто осознавая, что всего несколько секунд назад чуть не стал блюдом, поданным собственной матерью.
«Мой Фредерик».
Любовно пропела женщина. До этого момента она и не имела понятия, какого пола существо на это раз сгнило в ее утробе.
«Мой мальчик».
Пропела состоявшаяся мать, склонив голову над малышом. Новорожденный схватил тот самый палец, таившийся на его груди, и поднес к своим глазкам, лучащимся полной осознанностью.
«Невероятно!»
Удивилась женщина и умерла, так и не увидев взросления своего чада. Ей просто было не суждено.
Фредерик всегда был смышленым мальчиком. Что бы ему ни говорили, он верил каждому, кивая. Соблюдал лишь одну осторожность: не пропускал слова сквозь себя, отталкивая их от своего сердца. Главная его цель в общении с людьми - расположить к себе, втереться в доверие и дать понять, что мальчик, стоящий перед ними, наидобрейшей души человек. И они верили, ослепленные наимилейшей улыбкой, сияющими подобно ночному небу черными глазами и безукоризненно открытым и доверчивым лицом. Мягкие черты. Овал лица настолько ровный, что, казалось, его рисованный портрет не будет нуждаться и в отделке рамой. Позолота только испортит столь невинные пухлые губы. Драгоценные камни лишь опошлят его столь жизнерадостный румянец на молочно-белых щеках.
Бедный сирота, находивший приют теплых приветливых рук еженочно, ублажая либидо дам или кавалеров. Все зависело от того, кто именно сегодня подойдет к нему на вечере в тени церковных лампад, к прекрасному юноше. В свои неполные шестнадцать он достиг таких высот в искусстве управления чужими телами, что всего лишь касание кончиками пальцев оголенных животиков женщин приводило их в неописуемый восторг, а гортанное стоны мужчин твердили исключительно о безрассудном всепоглощающем желании, стоило ему притронуться к их набухшей плоти. Его руки, губы, волосы, бедра – все было объектом вожделения окружающих. Он пьянил их одним лишь свои присутствием, отрезвляя лишь пред самой смертью, склонив голову к их сердцам, наслаждаясь каждым ударом. В особенности, ему помнились последние. Он звал их «блаженным даром». Глухие, трепыхающиеся, словно колибри, зажатая в безжалостном кулаке на последнем издыхании. В его памяти сохранилась обширная коллекция тех самых мгновений, даривших ему блаженное наслаждение, стоило лишь немного напрячь память и воспроизвести весь этот оркестровый концерт, состоящий исключительно из ударных.
Но кто знал, кто мог знать, что скрывает за миловидной личиком еще несмышленого, совсем юного человека?
Лишь один среди людей, ибо среди живых более не осталось свидетелей его жестокости и вероломства, ибо вершащие суд, погибали, не успев раскрыть и рта.
В теплом свете угасающей свечи, его темные локоны походили на рой змей. Отблеск пламени блуждал по шелковым черным нитям волос, создавая иллюзия кишащей тварями ямы. Его глаза были пустыми и черными, точно бездна. Угли в костре порой теплились большей жизнью, нежели весь его облик.
Одно слово приходило на ум тем, кто вспоминал его: «Ночь» - и больше ничего.
Он был тем, кто воплощал собою одиночество. Он был тем, кто притягивал своей загадочностью. Он был тем, кого они видели в последний раз. И это, по признанию многих в загробной жизни, не так уж худо, как могло бы показаться несведущим.