Конечно, тех, кто еще недавно числился в нижних чинах, он расценивал со своей, чисто офицерской точки зрения и, конечно, сам этого не замечал. Напротив того, ему казалось, что он сумел просто и хорошо к ним подойти, чем был чрезвычайно доволен.
Кроме того, он окончательно постиг устройство противолодочных бомб, к счастью оказавшихся значительно проще, нежели он думал, и тут же на собственном опыте убедился в том, что его командир своих приказаний не забывает.
Даже о тараканах Константинов помнил и поинтересовался, почему именно он до сих пор не купил порошка, потому ли, что вообще считал ненужным исполнять приказания, или просто потому, что ему было лень?
Пришлось извиняться и краснеть, разыскивать, кого можно было послать в город, и, за неимением лучшего, довериться Бублику, который обещал все справить в наилучшем виде, но до ужина на корабль не вернулся.
Аренский посоветовал не принимать командирского гнева близко к- сердцу и к слову рассказал, что Алексея Петровича на флоте звали "апостол Павел".
Звали его так за живописную привычку при случае произносить необычайные комбинации из крепких слов, обязательно заканчивая эти комбинации ссылкой: "как говорил апостол Павел".
С годами прозвание его настолько крепко к нему приросло, что фамилия его была почти забыта. Кому по чину позволено - прямо в глаза, а прочие за глаза звали его Апостолом, и он не обижался.
Всякий трудовой день, однако, рано или поздно заканчивался вечерним отдыхом, а вечером вся кают-компания эскадренного миноносца "Джигит" в полном своем составе отправилась в ресторан "Берс".
Вообще говоря, Бахметьев отнюдь не собирался ходить по ресторанам. Это никогда его не прельщало, а теперь вдобавок деньги ему нужны были совсем для иного. Однако в этот вечер отказаться он не мог. Пиршество было почти официальным и некоторым образом в честь его прибытия на миноносец.
В двадцать часов они сошли на берег, все пятеро как один в белых кителях и белых брюках, в темно-красных шелковых носках и с такими же темно-красными платочками, уголком торчавшими из карманов кителей. Такова была традиция кают-компании "Джигита" - при совместных выходах точно следовать форме одежды командира во всех ее мельчайших подробностях. Шли пешком по широкой, усаженной двумя рядами деревьев Бульварной улице, а потом по еще более широкой и зеленой Эспланаде.
Встречали немало знакомых, преимущественно своих же моряков, и в организованном порядке отдавали им честь. Встречали множество девушек самых разнообразных категорий и рассматривали их со сдержанным, но нескрываемым интересом.
Не спеша дошли до "Берса", который оказался расположенным в погребке, а потому уютным и прохладным. Нашли столик у стены, где свет был мягким, а музыка не мешала разговаривать, и расселись в таком же порядке, как у себя на корабле.
- Итак, - сказал Константинов, когда то, что он называл боевым запасом, было должным образом расставлено на столе, - первую, как всегда, за дам!
- За дам, - поддержали остальные и подняли рюмки.
Шведский пунш обладал изрядной крепостью и неплохим привкусом, но с непривычки от него хотелось кашлять.
Константинов собственноручно налил по второй рюмке и пояснил:
- Этим напитком мы сегодня начинаем, в нарушение всех человеческих правил, специально ради нашего молодого... - Посмотрел на свою рюмку на свет, подумал и добавил: - Ну, конечно, забыл его имя-отчество.
- Василий Андреевич, - подсказал Бахметьев.
- Совершенно верно, - согласился Константинов, - однако несущественно. Как бы молодого ни звали, я не хочу, подобно небезызвестному Иисусу Христу, поить его хорошими вещами тогда, когда он уже будет не в состоянии отличить их от кваса.
С происшествия в Кане Галилейской, которое по достоинству было оценено как самое веселое чудо в священной истории, разговор естественно переключился на попов.
Попов Алексей Петрович не одобрял. Они разделялись на сладкоголосых карьеристов и просто волосатых бездельников. Самый приличный из всех был некий иеромонах на "Громобое", отлично пивший водку и даже плясавший на столе качучу, Однако и тот ковырял в носу и во всех отношениях был серым, как штаны пожарного,
- Сделаем еще, - предложил старший механик Нестеров.
- Первую за дам! - провозгласил Константинов. На этот раз это была водка, и по общему счету уже не первая, а по крайней мере пятая, но формула тоста не изменялась. Так было принято.
Скрипка заиграла нестерпимо жалобную мелодию, и свет стал еще более тусклым и мягким.
- Попы, - сказал Нестеров с сильным ударением на втором "п" и засмеялся. Расскажи еще что-нибудь.
- Расскажу, - согласился Константинов и, опрокидывая рюмку в рот, осторожно придержал пальцем верхнюю челюсть. Она у него была вставная и ненадежная. - Не удивляйтесь, молодой, мне все зубы сняли японским осколком. Почти безболезненно.
- Нет, про попов, - запротестовал Нестеров. - Помнишь нашего на "Ильмене"?
Еще бы Алексей Петрович его не помнил! Отец Семион Сопрунов. Жирный, как два борова, и особливо глупый. В самом начале этой войны решил заработать "георгия", а для того придумал с крестом в руках воодушевлять команду на совершение ратного подвига.
- Как? - удивился Бахметьев. - Ведь "Ильмень"-тo заградитель. Что же там воодушевлять?
Константинов кивнул головой и обильно полил уксусом свой паштет из дичи. Он любил сильные вкусовые ощущения.
- Именно. Однако он во время ночной постановки вылез на верхнюю палубу и кроме креста взял с собой складной стул. Воодушевлять можно и сидя, а долго стоять по его комплекции было ему нелегко.
Мы даже не видели, как он вылез, и вдруг в темноте слышим вопль. Этакий лающий вопль, как будто большого волкодава переехало грузовым автомобилем.
Конечно, сразу приостановили постановку. Думали, кого-нибудь прихватило миной. Бегали и искали по всей палубе. Ощупью, потому что огня открывать в таких случаях не полагается.
Ну и нашли отца Семиона. Складной стул, вместо того чтобы открыться, закусил ему его обширную корму, и он не мог ни встать, ни сесть. Находился в наклонном положении и взывал гласом великим.
Разумеется, мы его осторожненько спустили с трапа вместе со всеми его принадлежностями, и "Георгия" он не заработал... За дам!
- За дам! - подхватили остальные, а Нестеров снова засмеялся:
- Ты сам лицо духовного звания. - Он явно охмелел и, ставя рюмку на стол, чуть ее не разбил. - Ты апостол Павел.
- Совершенно справедливо, - согласился Константинов и повернулся к Бахметьеву: - Вам это тоже известно, молодой?
Он держался просто и великолепно. Нужно было так же спокойно и ясно ему отвечать, а в глазах уже плавал туман, и сердце стучало прямо в самой голове. Все-таки Бахметьев взял себя в руки:
- Так точно, Алексей Петрович, кое-что слыхал.
- Тогда представьте себе следующий случай... Только сперва выпейте сельтерской. Здесь жарковато, а она освежает. - И Константинов передал Бахметьеву бутылку.
Он, конечно, был самым лучшим человеком на свете. Как ясно он все увидел и как тактично умел помочь! Бахметьев был готов за него умереть, но высказать этого не мог.
- Алексей Петрович, я всегда... - и запнулся. - Большое спасибо.
- Ну так вот, - продолжал Константинов, делая вид, что ничего не замечает. - Стояли мы как-то раз на "Громобое" в Гонконге, и приехал к нам новый поп, взамен того самого, который плясал качучу и окончательно спился.
Если вам известно мое почетное прозвище, то, вероятно, известно и то, что получил я его за несколько своеобразное цитирование вышеупомянутого апостола.
А попу это было не известно. Приехал он как раз в воскресенье, отслужил свою первую обедню и надумал произнести проповедь. Начал: "Братие, как говорил апостол Павел..." Ну и сразу вся команда, а с ней и господа офицеры заржали, точно жеребцы. Он опять: "Апостол Павел рече..." Опять ржут. Все девятьсот пятьдесят oхри человека, за исключением занятых вахтенной службой. Тут он окончательно растерялся и удрал в полном облачении курц-галопом.