— Я подумала тогда, что это отличная идея с Сержанта Пеппера начинать выступление, — сказала я ему. — Великолепная песня для сплочения толпы.
Глаза Джими загорелись, ему понравился этот комплемент и он, казалось, почувствовал, что я просто сказала то, о чём думаю. Мне нравилась музыка, и я знала её, я переслушала всё от Эллы Фитцджеральд до Чайковского, от Рэя Чарльза до Битлов. Мои самые ранние воспоминания связаны с родительским проигрывателем, в котором оживали удивительные голоса и пленительные мелодии, от негритянских религиозных гимнов до концертов Гершвина. В колледже у меня был приятель, заядлый коллекционер, он не пропускал ни одной новой поп–пластинки, и мне всегда скучны были люди, не слушающие музыку.
— Моя мама осталась в ужасе от выступления вашей группы, тогда в Чаше, — продолжала я. — Но ей понравились ваши песни и особенно как вы были одеты. "У этого парня отличный вкус", — сказала она мне. Ей всегда нравились красивые ткани.
Его глаза расширились от изумления:
— Послушать нас ты взяла с собой свою маму?
— В Калифорнии, — попыталась я ему объяснить, — наша Голливудская чаша — это место, куда обычно приходят семьями, устраивают пикники и слушают музыку под звёздами. Такая вот у нас летняя традиция.
Джими кивнул.
— Скажи ей, мне тоже нравятся разные ткани.
Мне показалось, что на этом он захочет завершить нашу беседу, но на самом деле он задумался, будто что–то вспоминая, и я продолжила:
— У мамы в шкафу полно всяких лоскутков, оборочек, кистей, кружев, она здорово шьёт.
Джими, похоже, понравилось слушать про всё это, потому что он сказал, задумчиво растягивая слова:
— Если бы у меня было место, где всё это хранить, я тоже собирал бы такие вещи.
— А я собираю пластинки, — сказала я, — их у меня — несколько сотен. Первую я купила, когда мне было всего десять. А теперь, благодаря своей работе, меня приглашают на предварительный просмотр каждого нового кино, а пластиночные компании присылают мне каждую новую пластинку.
— Да они все, должно быть, просто влюблены в тебя! — смеясь, ответил он.
— Что ты, они просто ждут от меня хорошей рецензии. Я была наивна, бросила колледж и увлеклась этой работой. Я совсем недавно поняла, что ничего тебе не дают просто так и рано или поздно приходит время за это платить.
Хендрикс посмотрел на меня как–то особенно серьёзно и произнёс:
— Нет, это не так.
Но тут вошёл Лес, посмотрел на часы и сказал:
— Джеймс, я думаю, тебе пора на сцену.
— Скоро увидимся! — улыбнулся мне Хендрикс.
Он поспешил в артистическую, оттуда как раз в этот момент выходил Эрик Бёрдон. Я уже видела его прежде, всего пару раз до этого, а он, схватив меня за руку, увлёк за собой:
— Скорее, пошли, нельзя пропустить игру Джими.
Эрик только что уже "разогрел" семь тысяч молодых сердец, пришедших в этот вечер посмотреть шоу. Большинство стояло в нетерпеливом ожидании выхода Опытов на сцену. Я не сомневалась, что многие из них уже видели незабываемый дебют Опытов Джими Хендрикса на поп–фестивале в Монтерее предыдущим летом.
Минуты не прошло, как Хендрикс был уже на сцене, только что очаровавший меня своим открытым сердцем молодой человек в мгновение превратился в самого развратного, возмутительного и одновременно приковывающего к себе внимание исполнителя какого когда–либо я видела. Оглядываясь назад, могу сказать, что его выступление, тогда в Голливудской чаше, больше походило на поведение дрессировщика, укрощающего дикого зверя. Только вместо зверя в руках у него была его гитара. Он укрощал её, играя на ней зубами, языком, он играл, держа её за спиной или даже лёжа на полу сцены, но всё это выходило очень гармонично и естественно. Я видела выступления и Битлов, и Камней, и Боба Дилана, но я никогда не видела, чтобы кто–нибудь так откровенно вёл диалог со своей гитарой. Как мы все, я привыкла концентрироваться на солисте, а в этот вечер на меня обрушился целый мир ярких, сдирающих кожу звуков, вырывающихся из этого белого Стратокастера, на котором Хендрикс играл, казалось, не прилагая никаких усилий. В какой–то момент я поймала себя на мысли, что гитара его — это просто часть его тела. Да, именно так это и было. Загипнотизированная им публика едва ли была способна заметить, что на сцене находились ещё два музыканта, пока Мич Мичелл не погрузился в соло на барабанах. Несмотря на то, что прожектор был направлен только на Хендрикса, это был настоящий ансамбль. И хотя с первого взгляда могло показаться, что играли ребята так, как если бы встретились здесь впервые, но на самом деле они работали в крепкой связке, что, в общем–то, можно редко встретить в выступающих поп–группах. Ноэл и Мич создавали крепкий фундамент для Джими и все трое хорошо понимали, как достичь волшебства. Продолжительные аплодисменты постепенно перешли в сплошной рёв одобрения. Толпа ловила каждое слово, пропетое этим тихим, трогающим за душу голосом, перемежающиеся стеснительными пояснениями, сказанными прямо в микрофон. Один парень, сидящий позади меня, сказал своему другу: