Но полностью заглушить свои чувства он все-таки не мог. Война — это зло! Война — это зло! Стыдно людям разрешать свои конфликты таким преступным, зверским путем! Пусть эти парни, которых он видит здесь, не доросли еще до понимания! Все равно это не оправдывает войну! Ты должен иметь свои принципы и смело защищать их, иначе как же заставить мир перейти на твою сторону? Да, конечно, война — это зло!.. Но все-таки она продолжается, и словами ее не остановишь! Черт побери, что же делать бедному малому?!
V
Как только Джимми достаточно окреп после болезни, его направили в ту часть лагеря, где обучался дивизион мотоциклистов. Там помещалась большая ремонтная мастерская, заваленная поврежденными мотоциклами — раздолье для механика! Джимми не был знаком с конструкцией мотора этих мотоциклов, но он быстро разгадал его секреты. Военное начальство убедилось, что этот парень может собрать и разобрать мотоцикл, снять и заклеить покрышки, промыть подшипники, выправить погнутый обод.
— Ничего, молодец! — заключило начальство.— Такого там с руками оторвут. Долго ждать отправки вам не придется.
К лагерю была проведена железнодорожная ветка, и сюда по нескольку раз в день подавали длинный порожний состав для погрузки солдат. Получив приказ, Джимми уложил вещевой мешок, гаркнул на перекличке: «Здесь!» — и занял место в вагоне. На рассвете следующего дня его доставили в сборный лагерь — другой такой же большой военный город, называвшийся в порядке военной тайны «Н-ский пункт в Нью-Джерси» (хотя на сто миль вокруг каждому было в точности известно его местонахождение!). Это был военный порт с доками и причалами, откуда отправляли в Европу войска и снаряжение. Суда шли караванами, забирая сразу по тридцать — сорок тысяч человек. Столько же народа отправляли еженедельно из нью-йоркского порта. Так отвечала Америка на новое наступление гуннов.
В лагере содержались не только военные, но и представители самых разнообразных тыловых профессий — лесорубы с далекого Северо-Запада, завербованные рубить французские леса и заготовлять тес для окопов и шпалы; железнодорожники, шахтеры, бригады плотников и каменщиков, строители мостов и шоссейных дорог, кочегары и стрелочники, телефонные монтеры и телефонисты, шоферы для сорока тысяч автомобилей и машинисты для пяти тысяч паровозов, пекари и повара, сапожники и портные, фермеры для работы на полях Франции, врачи и медицинские сестры для лечения больных и раненых. Все, что знала и умела стомиллионная нация, было собрано в этом гигантском лагере. Все молодое и даровитое было здесь, стремясь поскорее принять участие в общем деле, презирая опасности, томясь восторженным любопытством. Джимми глядел на окружающих его людей и чувствовал, что все его сомнения тают, как апрельский снег. Ну, разве можно наблюдать вокруг молодой задор и не поддаться ему? Разве можно было, общаясь с этими веселыми парнями, не заразиться их настроением?
Детские .годы Джимми прошли безрадостно, он не общался с молодежью своей страны — этой живой, крикливой, бесшабашной и буйной порослью демократического мира. Если такие парни чего-нибудь не знали, они этого не стыдились. «Не знаю, и все тут». Но если они что-то не умели, у них был девиз: «Покажите, и я сделаю!» Джимми, никогда не ходившего в школу, ставил в тупик их своеобразный жаргон. Бели один из них кричал другому: «Эй, мозгляк!» — это вовсе не означало презрения, как, наоборот, не означало никаких любовных чувств выражение: «Эй, кисонька!» Если солдат называл офицера «ледышка», он хотел этим сказать не то, что офицер замерз, а что тот корчит из себя аристократа. А если он среди бела дня говорил: «Иди проспись!»,— то этими словами лишь выражал несогласие с собеседником, и только.
Очень часто люди с негодованием набрасывались на Джимми Хиггинса, когда он пытался доказать им разницу между германским народом и его правителями. Такие тонкости не интересовали молодых американских всезнаек! А когда Джимми попрежнему стоял на своем, они говорили, что он дурень, что он «ку-ку», что у него «мозги набекрень»; или многозначительно крутили пальцами у его лба: «у тебя, мол, шарики за ролики зашли», махали руками у него над головой, дескать, «на твоей колокольне летучие мыши летают». Поневоле Джимми замолкал, и тогда они возвращались к своим обычным разговорам, пересыпая их такими перлами: «Есть у тебя бог в животе?», «Кумекаешь?», «Жарь быстрее!», «Ты меня на цугундер не бери!» Потом Джимми сидел и слушал, как они с превеликим подъемом распевали про то, что им предстоит во Франции.