Алек похолодел. Не мог же он ответить, что все это рассказал ему джинн из пивной банки.
— Я… я не помню, сэр.
— Постарайтесь припомнить, дабы удовлетворить мое любопытство. Но коль скоро вы принялись заново переписывать историю, чего прикажете ждать дальше? Досадной оплошности Гая Фокса, увы, не сумевшего взорвать английский парламент? Победы Наполеона над Веллингтоном при Ватерлоо? Ах, Боуден, Боуден, глазам своим не верю…
Наконец Волосатый Гаррис решил, что достаточно попортил Алеку кровь, и призвал всех к порядку. Он начал писать на доске, и остаток урока ушел на переписывание. Алек сосредоточился, но внутренне негодовал, пылал и был готов взорваться.
Он так и не пришел в себя до конца урока и, когда прозвенел звонок, схватил портфель и вылетел из школы, как космическая ракета. В неистовстве он совсем позабыл, что собирался сегодня идти домой длинной, но зато безопасной дорогой через Стейшн-роуд. Он несся по Бонер-стрит, не соображая, что делает. Уже на углу, у самого виадука, он услыхал вопль:
— Ага, попался, Боуден! Я ведь тебя предупреждал!
Глава 6. БАГДАДСКИЕ ФОКУСЫ
Рыжий и его компания приближались. Алек не стал дожидаться, пока они подойдут вплотную, и стрелой метнулся к виадуку. У забора он лихорадочно отсчитал четырнадцатую планку справа.
— Вон он! — крикнул Рыжий. — Ату его!
Повесив сумку на шею и в шестьсот сорок шестой раз горько пожалев о том, что забыл дома волшебную банку, Алек в отчаянии сдвинул в сторону незакрепленную доску. Как дождевой червяк, спасающийся от воробья, он протиснулся в щель и распластался в траве около Танка. Снова раздались крики, и четырнадцатая планка изогнулась под напором Рыжего и его приятелей.
Но Алек уже пришел в себя. Он сообразил, что сам Уоллес нипочем в дыру не пролезет. Другое дело его дружки — среди них, может, и найдется кто потоньше. Он-то и полезет первым, а остальные поднажмут и расширят проем.
— Выходи, Боуден! Мы знаем, ты там, за забором! Сдавайся! Ты будешь уничтожен! Я же тебе говорил! — надрывался Рыжий.
Алек промолчал. В траве он нащупал несколько кирпичей, остатки обвалившейся стены. Он попробовал поднять целый кусок кладки. Не вышло. Еще раз попробовал, и кирпичи поддались. Они рухнули Алеку на ногу, и он прикусил язык от боли.
— Сдавайся, Боуден, — спокойно проговорил Рыжий.
Ага, подумал Алек, пролезть они, значит, не могут. Но тут раздался треск — кто-то лупил по доскам ботинком так примерно сорок пятого размера. Алек вздохнул и подобрал с земли кирпич. Что бы сделал на его месте Абу Салем? Сказал бы: «Кирпич, кирпич, перелети через забор». Так Алек и поступил: он поднял кирпич, и, раньше чем ты, читатель, успел бы сказать ученое слово «трансфигурация», кирпич ухнул прямо в прогнувшуюся планку. Алек с удовольствием прислушался к воплям, которые издал один из дружков Рыжего, не успевший вовремя убрать пальцы. Но теперь выхода нет: домой придется идти через Танк.
— Ладно, Рыжий, пошли. Мы с ним завтра в школе потолкуем.
Алек подхватил портфель и побежал через заводской двор к каналу. Через пять минут он отыскал подходящую доску, починил мост, пришедший в негодность после вчерашней катастрофы, и вот он уже на другом берегу и бежит к дому. На полдороге, у огородов, он услышал стук колес: папин поезд въехал на виадук.
Мама была в магазине. На кухонном столе она оставила записку: «Поставь чайник и загляни в кладовку». Там, на полке у двери, Алек обнаружил еще теплый сладкий овсяный пудинг. Он отрезал себе порядочный кусок и уже собирался за него приняться, когда в дом вошли папа и мама.
Мама молчала, и Алек понял: что-то происходит. Рот у нее был крепко-накрепко сжат, и она — вопреки обыкновению — ни слова ему не сказала и даже не заставила заправить рубашку. Папа, тоже молча, начал заваривать чай. Но ведь папа вообще неразговорчив.
Мама и двух слов не сказала, а Алек уже сообразил, в чем дело.
— Алек, сынок, мне ужасно, жаль но через неделю, через две тебе придется переехать в чулан. А вещи свои ты будешь держать в сарае.
Алек скорчил кислую физиономию. Он понимал, что это бесполезно, но все-таки попробовал протестовать:
— Ну, ма, почему еще?
— Том, Элен и малышка немного поживут с нами. Им пришлось съехать с квартиры.
— А я тут при чем? Пусть Ким поживет в чулане!
— АЛЕК! — закричала мама (она всегда кричит, когда сердится). — Ким старше тебя, и она уже сама зарабатывает!
— Что я, виноват, что еще не работаю?!
— Нет, конечно, нет, но постарайся все-таки, чтобы мы поменьше на тебя тратили. Ты за год загубил уже две пары кед.
Ах, черт! Мама все знает!
— Я себе новые куплю.
— На какие это деньги?
— Займу у Ким пятьдесят пенсов.
— Ну, посмотрим.
Открылась дверь, и в комнату влетела Ким, на ходу стаскивая с головы платок и сбрасывая туфли прямо в угол.
— Что ты себе позволяешь? — возмутилась мама.
Все признаки семейного скандала были налицо. Папа взял чашку и, не говоря ни слова, ушел в большую комнату. Алек выскользнул из кухни в коридор. Но тут он вспомнил про банку и, перепрыгивая через ступеньки, побежал наверх. Перепрыгивать через ступеньки, как настоящий взрослый, он научился всего неделю назад и страшно этим гордился. Войдя в комнату, он подошел к кровати, сорвал с нее подушку, и…
ПОД ПОДУШКОЙ НИЧЕГО НЕ БЫЛО.
Алек заметался по комнате, как муравей по муравейнику. В шкафу? Нет. На столе? Нет. В ящике? Нет! Нет! Пропала банка!!! Он отворил дверь. Как можно незаметнее спустился вниз. На кухне все было тихо. Мама, Ким и папа сидели за столом и обедали с таким видом, как будто ровным счетом ничего не случилось.
— Попей чайку, Алек, — предложила мама. — Съешь копченой селедочки. Ты ведь ее любишь. Потом можешь взять еще кусочек пудинга.
— Мам!
— Что?
— Где банка?
— Какая банка?
— Из-под пива.
— Ты говоришь про ту ВОНЮЧУЮ БАНКУ, которую я утром нашла у тебя под подушкой?
Ким взвизгнула от восторга:
— Наш ребеночек вконец рехнулся! Скоро свои уши под подушку спрячет!
— Не лезь, когда не спрашивают! — буркнул Алек.
— Меня никто никогда ни о чем не спрашивает, — прыснула Ким. — Когда хочу, тогда и говорю.
Алек смолчал и спросил у мамы:
— Серьезно, ма, где банка?
— Вполне серьезно, сынок. Она там, где ей самое место, — в мусорном баке.
— НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! — ахнул Алек и подавился селедкой; он вскочил, отодвинул стул.
— Пойдешь, когда допьешь чай.
— Но…
— Дадут мне сегодня спокойно поужинать? — спросил папа.
Алек сел на место.
— Мусорщики сегодня были?
— Вообще-то должны были приехать, но в депо, кажется, забастовка. Вечно беспорядок!
Ким фыркнула:
— Если бы я была мусорщиком, бастовала бы всю жизнь.
— Если бы ты была мусорщиком, ты бы убрала у себя в комнате, — осадила ее мама.
— Можно встать из-за стола? — спросил Алек, запихивая в рот последний кусочек селедки.
Не дожидаясь разрешения, он выбежал на задний двор. В фургоне все было тихо — следовательно, дед сидит где-нибудь в компании своих приятелей и доводит их до колик, изображая Чарли Чаплина и прибавляя от себя такие словечки, каких сам Чарли, может, и в жизни не слыхал.
В углу двора стоял переполненный мусорный бак, а рядом возвышалась прикрытая мешковиной гора банок и бутылок. Алек бросился к этой куче и сорвал мешковину. Фасоль… горчица… консервированный компот… Ага, вот она. Алек поднял знакомую жестянку и вздрогнул, увидев внутри большую уховертку. Он вытряс уховертку из банки, невзирая на сопротивление, которое она оказала, не желая покидать уютную норку, и отправился домой.