-Это горгулья, - осторожно, почти бесшумно, подошел сзади Шакийор. – Древнее создание.
-Хм, читала немного о подобных, - что-то припоминала Этайн из свитков Библиотеки. – Но, всегда полагала, что это мифические существа.
-Нет, как видишь. Они действительно существовали.
-Хорошо, что джинны не приняли их облик. Вот бы я испугалась! – Алетейн, сделав столь смешное предположение, звонко рассмеялась.
Оба мечтали остаться здесь навсегда, в этом свежем, удивительном мире с остановившимся временем, таком отдельном и отличном от изнуренной многочисленными сражениями пустыни.
Вскоре весь город Анкабут сотрясался от битв вокруг. Дошло до того критичного момента, что перед командованием объединенного войска встал тяжелый выбор – либо, сдать город, тем самым сохранив жизнь его жителям; либо, продолжать сдерживать бесчисленные орды противника, но, вынуждая страдать от голода и грохота тяжелых каменных снарядов жителей взаперти.
Этайн держала связь с тем самым слугой погибшего при пожаре поместья, главы города, торговца Ашура. Теперь он был слугой Асаула, выдержавшего все удары судьбы, кроме одного – этой войны. С осадой города он потерял рассудок и не смог предпринять ничего толкового – все вопросы решали за него не успевшие сбежать из совета торговцы да самые преданные слуги. Ситуация в городе оказалась сложней, чем то ожидали предводители армий. Все запасы провизии были на исходе, поскольку купцы предпочитали запасать шелка, хрупкие вазы и драгоценные минералы. Но в военное время каждый был готов отдать все это за горсть пшеницы и глоток пресной воды. Уже не гнушались мясом голубей и крыс, доходило и до того, что ели людей, умерших от истощения или от шального снаряда катапульты или баллисты.
До самых страшных и неприятных подробностей зная, как страдают люди, глава Ордена Эль-Хэммам приняла серьезное и окончательное решение. Анкабут оставлялся противнику, и армия отступала чуть дальше, в сторону белых песков. В самом начале кампании при Анкабуте, на утесе, располагались самые дальние, последние ряды палаток солдат. Теперь здесь расположился авангард.
Что-то подсказывало воительнице, что оставлять этот утес противнику никак нельзя. Дело бы даже не в месте встречи с Шакийором, хотя…
Именно ради таких мест и стоило сражаться. Ради народа, мирного неба над пустыней. Нового режима, господства магистров Воды нельзя было допустить. Объединенное войско, больше не желая отступать, а желая лишь битвы до последнего, перегруппировалось и, было готово к встрече неприятельских войск.
В ночь перед сражением Этайн удалось увидеть всех близких ей людей. Это было специальным знаком от джиннов – знаком того, что грядет переломный момент.
Вечером с Линаром и Хамидом они непринужденно беседовали прямо в шатре владыки – так, как будто остались после ужина за скамьей в школе воинов. Позже, к ним присоединился Варлам, в этот вечер, не докучая резкими суждениями и поучениями. Разговоры перед боем велись о самых простых радостях, ранее не замечаемых и несущественных. Вспоминали, когда был последний мирный дождь, и как распустились редкие цветы пустыни. Говорили о гаданиях по полету птиц и кофейной гуще, а также, о пустынных ящерках и связанных с ними легендах (среди кочевников и простого народа ходили слухи, что ящерки охраняют вход в места силы и сокровищницы); Хамид вспомнил, как на спор со своей родней вплавь пересекал озеро одного из оазисов; Линар смеялся от души при воспоминании о страхе перед самыми первыми экзаменами; Этайн рассказала о красоте минерала – белой розы пустыни – и о том, как чудом обнаружила тот же камень рядом с собой после страшного тифона.
Никайор немного прогулялся вместе с ней и Шакийором, представляя себе в подробностях возможную кочевую жизнь рядом с братом. Он настолько прикипел к Ордену, что даже не мыслил жизни вне его оболочки.
При приближении к той самой тропинке гамадим оставил их, вернувшись к отрядам копейщиков. До глубокой ночи Этайн и Шакийор находились в том памятном и укромном месте.
Вместе они наблюдали, как искрится вода при свете луны. Грот будто наполнился ее сиянием, и звук потоков небольшого водопада превратился в равномерное утробное журчание, шум, скорее располагающий, нисколько не раздражающий.