Священник тяжело и грустно вздохнул. В словах старосты была истина и только она одна, причем очень горькая. Огонь веры в населении Липавок был столь же скуден, как и кошельки у местных, а крутиться было как-то надо. А как тут крутиться, когда любая прокрутка вхолостую? Нет, кое-что кое-как получалось, чего уж греха таить. Да пасека у священника была немалая. Но…
— Злой ты… — еще раз тяжело вздохнул святой отец, визуально проанализировав полнейшее нежелание хозяина наливать гостю еще одну кружку кваса, — Уйду я от тебя.
— Иди с богом, — покивал ему староста, — Но, если узнаю, что ты мужиков бесплатно подбиваешь осла говорящего искать — я тебе всю малину-то испорчу. С колдуном сделка заключена! Мной!
— Корыстный ты, сил моих нет, — угрюмо проворчал Хризантий, двигаясь к двери, но все еще с надеждой на квас, а значит, медленно, — Волшбу выше веры ставишь!
— Сейчас поленом по хребту дам! — тут же разозлился староста, хоть, и не поднимаясь с места, — Веру мою не трожь! Верил, верю и верить буду! А что колдун ни разу никого не обидел, не обсчитал, в помощи не отказал, Знайде дом откупил у барона, за всё деньгой расплачивается, да нас стережет — тебе, толстопузу, всё равно? Причем тут магия-шмагия, не в ней дело!
— Ага, не в ней! — оказавшись у двери, Хризантий осмелел, повысив голос, — А что в Липавках то гоблинье зеленое, то эльфы теперь от колдуна захаживают безбожные — тебе плевать⁈ Тоже деньги несут⁉ Не по волшбе, да по деньгам равняешься!
Староста сначала надулся, побагровев, но очень быстро сдулся, визуально успокоившись. Но только визуально!
— Ну всё, скотина бородатая… — проворчал он, медленно поднимаясь со своего места, — … ты огребаешь…
Надо сказать, что предпосылки к тому, чтобы вспомнить молодость и бежать за святым отцом по главной улице Липавок с поленом наперевес… у старосты были. Даже, если уж на то пошло, были на то, чтобы, здраво расценив скорость духовного лидера селения, метнуть в него поленом, чтобы достать хоть так — тоже были. Задел, правда, по касательной, но священник, взвыв волком, начал уходить огородами, так что старику пришлось остановиться. Подобрав полено и охая, староста пошёл к себе домой, громко клянясь больше никогда не пускать гада в дом.
И был очень даже прав.
Нет, нельзя сказать, что отец Хризантий был плохим человеком, просто этот важный член деревенской общины очень любил… покушать. А работать ему, согласно сану и прочим жизненным устремлениям, было нельзя. Денег со своего меда отец Хризантий никогда в жизни не видел, потому как промышлял бартером и кушал в долг по всей деревне (честно рассчитываясь по сезону), но, как можно понять, ему этого всего сильно не хватало. Привечали его с угощением далеко не везде, что делало святому отцу скорбную жизнь. Он пытался крутиться, но много ли ты накрутишься среди селян и на одной пасеке?
А когда появился волшебник, считайте еще один мужик в рясе, только, в отличие от отца Хризантия, насквозь полезный и денежный, тому стало жить еще скорбнее, чем раньше. С голоду не пух, но, как уже было сказано, — он очень любил покушать. Хотя бы квасу, если больше ничего не предлагают.
В общем, такие вот ростки идейного антагонизма между религией и магией начали колоситься в Липавках.
— Сволочь бездуховная!! — храбро проорал священник в закрытую уже изнутри храмовую дверь, сжимая свои пухлые кулаки, — Продался!
На душе у него было горько и стыдно, но в основном из-за того, что полностью потерял над собой контроль, услышав о целом золотом, который должен был достаться старосте. Полностью! И к этому у отца Хризантия, прямо как у старосты, были очень веские предпосылки. Они сейчас лежали в подвале храма, постанывая и портя воздух, выглядя при этом точно также, как выглядит коматозный пугнус, ворвавшийся на пасеку и искусанный там сотнями пчел. Ну, то есть говорящий осел стоимостью целую золотую монету… ту самую, которую отец Хризантий теперь ни при каких обстоятельствах не увидит.
А ведь он еще не все ульи починил!
Глава 14
Кавардачок
— Мне нужна методия! Сию секунду!
Высказанное категоричным тоном требование происходило из уст худого и желчного мага, нетерпеливо переминающегося перед моим рабочим столом. Смотрел этот тип неприязненно, но не на меня, а вообще на всё, а вид делал важный и категоричный.