Пустяки.
Десять молодых людей в золотистых одеяниях, сжимая в твердых решительных руках швабры, тряпки, ведра и прочий инструмент, вошли в обитель кота.
Десять человек разинули рты. Ну, одиннадцатый, сжимающий в руках специальное устройство, благодаря которому кот, находившийся мордой к стенке, сейчас висел в воздухе, уже был с разинутым ртом и аурой неблагополучия, так что его мы можем не считать.
Причина была… необыкновенной. Вместо благородного золотистого окраса, кот оказался покрыт белыми и коричневыми пятнами! Его длинная прекрасная шерсть, так радовавшая собой взгляд, стала какой-то всклокоченной!
Никому не известно, какие мысли пронеслись в головах у старательных юношей (или мужика с подвешивателем), и этому было две причины. Первая — всем на всем Орзенвальде было категорически начхать, о чем думают убиратели кошачьих какашек, а вот второй причиной стало то, что висящее в воздухе животное повернуло голову к своим визитерам.
Не просто повернуло, а на сто восемьдесят градусов, как сраная сова. Но с легким, обмораживающим нервы, хрустом.
А затем, раскрыв пять светящихся зловещим фиолетовым светом глаз, висящее в воздухе животное хрипло пророкотало зловещим басом:
— СЮРПРИЗ-СЮРПРИЗ, СУКИНЫ ДЕТИ! КОРОЛЬ ВЕРНУЛСЯ!!
Что происходило дальше — покрыто мраком, скорбью и болью, известно только то, что в тот черный для Главного Храма день…
…кошачьи какашки так никто и не убрал.
Глава 2
Телячьи нежности
— Это во всем городе, — рассказывал нам хмурый пятнадцатилетний подросток, жадно обгладывающий жареную поросячью ножку в некоем лесном доме остроухой, но вполне себе человеколюбивой эльфийки, — Нелюбовь к волшебникам и тем, кто пользуются их услугами, растет день ото дня. Люди злятся, их злость подогревают какие-то пришлые, почти все из них бывшие моряки.
— А претензии-то какие? — осведомился я, почесывая небритую щеку. Рядом со мной дружно кивали головами Озз и Эпплблум, решившие, что настало время переехать к Джо и пожить в сельской тиши.
— Претензии, учитель… — задумчиво протянул Астольфо Бруствуд, совсем не похожий на себя несколькими месяцами ранее, — Претензии к госпоже Мойре, например, в том, что она варит дорогие эликсиры и продает их за золото, вместо того чтобы останавливать или наводить дожди. Или помогать роженицам. Или лечить моряков от… всякого.
— С какой стати я должна⁈ — тут же возмутилась хорошенькая блондинка.
— С такой стати, что ты можешь, — тут же рассеянно пояснил ей я, — Но не хочешь.
— Именно, — задумчиво кивнул Освальд, не менее небритый, чем я, — И людям можно не говорить о том, что мы учились на другое, и что вообще не горим желанием мотаться по городам и селам, чтобы заниматься дождями и нашествиями насекомых. Мы можем. Им этого хватает.
Народ начали просвещать в возможностях волшебников, народу это не понравилось. Он почувствовал себя обманутым. Рядом с ним жило чудо, способное спасать жизни, дарить урожаи, строить города и сносить горы, а вместо этого чудо торговало с богатеями, продавая им настойки от прыщей и для мужской потенции. Чудо сидело по башням, чудо занималось какой-то мутной фигней, чудо прислуживало баронам, графам и герцогам.
А как же они?
А как же простые люди?
То, что эти простые люди прекрасно жили и в существующем миропорядке, этих самых людей не волновало. Им показали возможность праведно возмутиться «несправедливости», им скормили информацию, их разум возмущенный талантливо подогрели… И вот: Дестада ненавидит Мойру Эпплблум.
— Джо, что делать⁈ — с надрывом в голосе вопросила меня блондинка, трогательно, испуганно и внезапно обнимающая за талию эльфийку, которая, просто проходя мимо, просто искала место, где можно выпить чаю.
— Жаловаться! — охотно объяснил я, стараясь не отвлекаться на шипение облитого эльфийским кипятком Освальда, — Ты ценный специалист, почти незаменимый, твоя жизнь и имущество подвергаются опасности, ты чувствуешь угрозу! Так что пиши, пиши письма мелким почерком! Жалобы, кляузы, наветы, подозрения, перечень испорченного имущества…
— Еще ничего не испорчено…