Полковник Ли, одетый в штатское платье, пререкался с полковником Шрайвером, командующим мэрилендской милицией. При этом у обоих на лицах играли любезнейшие улыбки. Быть может, полковнику Шрайверу угодно взяться за это дело? Но полковник Щрайвер охотно уступит эту честь своему уважаемому коллеге, тем более, что коллеге платят за его работу.
- Лейтенант Грин, - сказал, потеряв терпение Ли, - не возьмете ли вы на себя честь выбить этих людей из их гнезда?
Грин, молодой офицер, бывший накануне парламентером, приложил руку к кепи и поблагодарил полковника за высокое доверие. Потом он отобрал наиболее рослых моряков. Тысячи глаз следили за каждым его движением. Грин чувствовал себя как актер в ответственной роли.
Полковник Ли подозвал к себе адъютанта Джеба Стюарта:
- Предъявите им там, в машинной, ультиматум: сдаетесь или нет? Если нет, взмахните шляпой.
Люди на Боливарских высотах, на Лоудоновском склоне, на улицах, в окнах видят, как офицер в шляпе с пером четким шагом пересекает двор арсенала, подходит к двери машинной, стучит. В чуть приоткрывшейся двери показывается сначала взведенный курок карабина, потом высокая фигура старика с белой растрепанной бородой и пронзительными глазами. Минуту старик и Джеб Стюарт смотрят друг на друга.
- Вы уже однажды были у меня в руках, Джон Браун Осоватоми. Это было в Канзасе, - говорит Стюарт надменно.
- Да, но вы тогда не смогли меня одолеть. Я был сильнее вас, отвечает спокойно Браун.
- Вы сдаетесь теперь, здесь?
- Нет, я предпочитаю умереть, но не сдаться.
Джеб Стюарт взмахивает шляпой. Перо чертит в воздухе широкую плавную линию.
- Вперед! - кричит солдатам Израэль Грин. - Вперед!
Джон Браун в последний раз оглядывает своих бойцов. Их всего пятеро.
Черное лицо Императора отливает синевой. Запачканная кровью повязка перерезает лоб. У остальных хмурые, закопченные и сосредоточенные лица. В углу, как груда тряпья, валяются скорченные от страха заложники. В эту, казалось бы, неподходящую минуту Браун вдруг вспоминает себя мальчиком. Вот он, конец Аннибаловой клятвы! Что же, он честно прошел свой путь! Но люди... такие молодые, такие восторженные храбрецы! Он морщится от охватившей его жалости.
- Друзья, постараемся как можно дороже продать нашу жизнь, - говорит он. - Своей жизнью мы добудем свободу угнетенным! Мужайтесь, люди!
Грохот прерывает его слова. Со стен сыплется штукатурка. Густая известковая пыль смешивается с синим дымом. Это молоты морской пехоты бьют в дверь. Дверь трещит, несколько планок отскакивает от нее.
- Долой рабство! - кричит в каком-то исступлении Коппок. - Стреляй, ребята!
Трещат выстрелы. Дым затемняет небо. Вой, крики, гром - все смешивается.
- Да здравствует свобода! - кричат бойцы сквозь грохот залпов. - Да здравствует свободная республика!
- Смерть неграм! Долой аболиционистов! - доносится к ним из-за стены.
Бешено бьет набат. Император, стиснув зубы, сторицей отплачивает за убитых товарищей. Капитан и негр стреляют почти не целясь, но каждая их пуля укладывает кого-нибудь из синих. Волосы Джона Брауна, как дымное облако, поднялись над лбом, борода растрепана. Император крепко обмотал вокруг шеи красный шарф, лицо его осунулось, глаза воспалены. Он механически взводит курок, не чувствуя своего левого локтя и правого плеча и обжигая пальцы о раскалившийся ствол ружья.
Лицо капитана принимает величаво-торжественное выражение.
- Последняя минута близка. Спаси, господи, наши души!
Двери подаются. Сквозь щели уже видны погоны офицеров и потные лица солдат.
- Сейчас конец, капитан.
Только одна пожарная машина сдерживает дверь. Три оставшихся в живых бойца стреляют наугад. Наконец дверь раскалывается и в машинную вливается синяя река мундиров. И сразу утро превращается в ночь. Теперь уже никто не стреляет. Идет беспорядочная свалка, мелькают сабли и кулаки. Исступленно кричат заложники, они рвут из рук солдат оружие, они тоже хотят расправиться с этими проклятыми ворами негров, которые двое суток держали их в плену!
Император заслоняет своим телом капитана. Он мечется в распахнутой рубашке, из которой выглядывает широкая черная грудь. Прищурив один глаз, он стреляет почти в упор в офицера, но десятки рук вышибают у него револьвер, и синие мундиры повисают на нем со всех сторон. Императору удается сбросить с себя четверых, но еще десять наваливаются на него. Синий барахтающийся клубок долго катается по земле, прежде чем солдатам удается связать негра. Джон Браун бросается к нему на помощь, но перед ним вырастает Вашингтон. Аристократ хочет свести счеты с этим узурпатором, захватившим саблю его предка. Он зовет лейтенанта Грина:
- Сюда! Сюда! Вот он, Осоватоми! Вот он!
- На, получай, старый бродяга!
И лейтенант с размаху ударяет Брауна саблей по голове. Офицер увлекается, злоба ослепляет его, и он уже без разбору колотит и колотит по этой старой, белой голове.
- Долой рабство! - кричит Браун и падает лицом в землю.
Льюис Вашингтон наклоняется над упавшим и, стиснув зубы, вырывает из его безжизненных рук драгоценную реликвию - саблю Фридриха II.
33. СЫНЫ ВИРГИНИИ
Очнувшись, Браун увидел над собой свинцовое октябрьское небо. Он был неприятно поражен: разве он не мертв?
Мысли увязали в тумане, мучительно болела голова. Тотчас же над ним склонилось несколько чужих лиц - холодно любопытных или злорадных.
- Мистер Браун, отвечайте на вопросы: кто послал вас сюда?
Губернатор Уайз, седой и щуплый, вытянул шею, чтобы лучше слышать ответ. Убитых и раненых брауновцев сложили на земле у наружной стены арсенала. Моряки, взявшись за руки, с трудом сдерживали напор толпы. Любопытные старались прорваться, чтобы увидеть вблизи этого легендарного Брауна. Сквозь плечи и спины моряков им видны были только спутанные свинцовые волосы и кровь, запекшаяся на белой бороде лежащего. Перед зрелищем распростертых тел передние ряды замолчали. Между тем задние продолжали напирать, и хриплые голоса "сынов Виргинии" озверело ревели:
- Линчевать их! Линчевать!
Внутри цепи стояла кучка "властей": губернатор Уайз, стряпчий штата Эндрью Хэнтер, сенатор Мэйсон, Вашингтон и множество журналистов, почуявших сенсацию. Все нетерпеливо ждали, чтобы к Брауну вернулось сознание.
Но вот капитан остановил вполне осмысленный взгляд на губернаторе, и все тотчас же подались вперед. В руках журналистов появились блокноты.
- Никто не посылал меня сюда, - сказал Браун тихо, но явственно произнося каждое слово, - я сам организовал все это дело...
Тут он добавил, что будет рад, если все ясно поймут его побуждения.
- Вы все, джентльмены, виновны перед человечеством; поэтому я считал своим долгом освободить тех, кого вы держите в угнетении.
Карандаши замелькали по бумаге. Старый Браун, известный молчальник, заговорил. Надо было пользоваться минутой, и журналисты старались изо всех сил. Корреспондент "Трибуны" уселся на корточках перед капитаном. Джон Браун тяжело перевел дух:
- Я хочу, чтоб вы поняли одну вещь, джентльмены. Всю жизнь я уважал последних цветных бедняков больше, чем самых богатых и могущественных белых. Только эта идея руководила мной. Я хочу сказать еще, чтоб все вы на Юге готовились. Чем скорее вы приготовитесь, тем лучше для вас. Я говорю об оплате негритянского счета. Это еще не конец. У меня много сторонников на Севере...
Голос капитана постепенно слабел. Ему было трудно говорить, голова горела как в огне. Никто не догадывался дать ему воды. Слова его перешли в невнятный шепот, и корреспондент "Трибуны" напрасно тормошил раненого: Джон Браун снова потерял сознание.
Губернатор Уайз и его свита собрались в гостинице. Президенту была послана успокоительная телеграмма, но "сыны Виргинии" были явно напуганы. Что хотел сказать старый бунтовщик, предупреждая их о том, чтоб они готовились? Что ожидает Юг в ближайшее время? Уж не подготовляется ли новое восстание? Браун говорил о сторонниках на Севере. А вдруг янки уже поднялись?!