Перед нами царство разумных гуманных лошадей, под присмотром которых трудятся отвратительные похотливые зловонные твари - еху. В финале выясняется, что еху - потомки случайно очутившейся здесь английской четы. Таким образом, общепринятая точка зрения на историю человечества, в ходе которой дикари стали цивилизованными людьми, заменена здесь противоположной: люди, становящиеся дикарями. Здесь все парадоксально: лошади дивятся сообразительности Гулливера (хотя в нормальном мире люди имеют обыкновение удивляться сообразительности животных), люди живут в хлеву, а лошади - в домах и даже разъезжают в повозках, в которые запряжены люди.
Государство лошадей - это одна из первых попыток представить "естественную жизнь" и противопоставить ее современной цивилизации. То же самое несколько десятилетий спустя будет делать Жан-Жак Руссо, чтобы выразить тем свое неприятие утверждающегося буржуазного общества и его культуры, чуждой и недоступной беднякам. Позиция Свифта сложнее, принимать его за пропагандиста лошадиной идиллии, как это делают подчас иные критики, значит не понимать его творческой манеры, этих его постоянных переходов от иронического к серьезному и наоборот. Как и в беседе с королем великанов, Гулливер рассказывает здесь своему хозяину-коню о нравах европейцев и в частности об англичанах. Но на этот раз все представлено в ином свете: теперь эти нравы вызывают у Гулливера чувство негодования и отвращения. Что и говорить, нелегко рассказать об европейских институтах и понятиях коню, не имеющему о них ни малейшего представления. Нелегко объяснить слова "ложь" или "обман" существу, которое видит смысл речи именно в том, чтобы говорить, что думаешь, и для которого пользоваться речью для, - как мы бы сказали сейчас, - дезинформации - это извращать ее первоначальное назначение. Свифт нередко намеренно упрощает ситуацию, чтобы нагляднее выявить нелепость, алогизм того, что сплошь и рядом происходит в цивилизованном мире. Так, например, для того, чтобы приобщить к благам цивилизации какое-нибудь племя дикарей, приходится сперва одну его половину истребить, а другую обратить в рабство; или вот еще пример - защищать ложь и несправедливость легче, нежели правду, ибо, став на сторону правого, судья рискует... подорвать авторитет своего сословия. Но хотя оценки Свифта и его героя в данном случае совпадают, Гулливер не поумнел. Из одной крайности он бросился в другую. Сначала перед лилипутами и даже великанами он тщеславился тем, что он человек, теперь же старается стать своим среди лошадей, скрывает свое тело, учится ржать и изо всех сил пытается убедить их, что он сметлив и вовсе не дикарь.
А между тем благородные и нравственные лошади при всех своих достоинствах не ведают письменности, их язык, как и понятия и образ жизни, примитивны, на их лошадиных собраниях обсуждаются только вопросы, связанные с питанием и размножением; они не знают ни любви, ни страсти, заключают браки лишь для продолжения рода и выбирают подругу жизни, руководствуясь не чувствами, а по масти. И если у нас и возникает на миг впечатление, будто Свифт всерьез любуется этим унылым вегетарианским раем, то лишь потому, что, наблюдая следствия извращения разума в цивилизованном обществе, он готов подчас в пылу полемического задора предпочесть даже этот бесцветный, но бесхитростный добродетельный мир. Однако мгновение спустя вступает в действие отрезвляющая ирония Свифта, и он преподносит нам диковинное зрелище: кобыла, которая ловко вдевает нитку в иголку...
Для понимания позиции Свифта чрезвычайно важно обращать внимание на текст, соседствующий с данной фразой или мыслью. Если речь идет о том, что гуигнгнм не в состоянии поверить в существование иных стран и разумных существ, способных передвигаться по морю в больших полых посудинах, а вслед за этим сообщается, что само слово гуигнгнм означает - совершенство природы, то этим уже вполне выражено истинное отношение автора к гуигнгнмам. Легко считать себя совершенством, когда ничего другого не видел и не знаешь. Ведь и лилипуты были тоже чрезвычайно высокого о себе мнения, да и сам Гулливер аттестовал сначала свою родину не иначе как "гордость и зависть вселенной".
Впрочем, как только речь заходит о повадках еху, от иронии Свифта не остается и следа. Гадливость, омерзение и презрение - вот единственные эмоции, которые они вызывают у Гулливера. Их повадки, похотливость, нечистоплотность, их злоба и мстительность приводят рассказчика в неистовство и ярость. И главное, - эти существа не поддаются никакому воспитанию, им ничего нельзя внушить, они неисправимы. Именно изображение еху служило чаще всего поводом для обвинений Свифта в человеконенавистничестве. Что ж, таких суровых истин, быть может, и в самом деле никто из сатириков не высказывал в лицо людям. Но Свифт не только клеймит, выжигает, испепеляет гневом, он и смеется. А там, где есть смех, там не утрачена еще надежда на исцеление. И читатель смеется вместе с автором, когда узнает, что от поцелуя и запаха своей супруги Гулливер грохнулся в обморок, потому что после любезного ему запаха конюшни это было для него непереносимо. Гулливер просто спятил, а все потому, что слишком уж поначалу обольщался в отношении людей. Свифт никогда этим не грешил и считал, что лечить пациента следует самыми сильными средствами. Он хотел вызвать шок и добился этого, изображая еху.
Книга Свифта - очень пристрастная и, конечно же, односторонняя картина человечества. Но дать исчерпывающую картину бытия людей не дано ни одному произведению литературы, ни одному ее жанру. Ни воспевающим их подвиги гимнам и одам, ни оплакивающим их горести элегиям, ни трагедиям, ни даже, казалось бы, объемлющему все стороны жизни эпосу. И только вся мировая литература в целом создает образ человечества в его поражениях и победах, падении и величии, в его неостановимом и мощном движении. Без бичующей сатиры Свифта эта картина тоже была бы односторонней и неполной.
1 Разумное животное (лат.).
2 Способен размышлять (лат.).