Уильям Гибсон
Джонни-Мнемоник
Обрез я сунул в сумку «Адидас» и заклинил его четырьмя парами теннисных носков. Совсем не мой стиль, но как раз это мне и нужно: если тебя принимают за тупого – стань техничным, а если считают, что с техникой ты на «ты», – заделайся тупарем. Я-то парень техничный, вот и решил выглядеть тупым на все сто. Время, впрочем, такое: чтобы косить под тупого, надо быть настоящим профи. Вот и я – своими руками выточил на станке из медных болванок две гильзы двенадцатого калибра; раскопав древнюю микрофишу с инструкциями, сам вручную зарядил патроны; наконец, собственноручно соорудил рычажный пресс для запрессовки капсюлей – тот еще трюк, между прочим! Зато я знаю: патроны сработают.
Встреча должна была состояться во «Взлетной полосе» в двадцать три ноль-ноль, однако я проскочил в «трубе» три лишние остановки и вернулся назад пешком. Подстраховаться никогда не мешает.
В хромированной панели кофейного автомата я мельком взглянул на свое отражение: типичный европеоид – резкие черты лица, темные жесткие волосы ежиком. Девочки в «Под ножом» торчат от Сони Мао – только с большим трудом удалось отговорить их не менять мне веки на китайские. Возможно, Мордашку-Ральфи моя внешность и не обманет, зато поможет подобраться тик-в-тик к его столику.
«Взлетная полоса» – узкое, длинное помещение: в одном углу – бар, в другом – столики, а между ошиваются сводники, торгаши и прочие деятели. На входе сегодня вечером дежурили Сестры-Собаки Магнитные: если план не сработает, обратно мне уже не прорваться. Обе длиннющие – метра под два – и поджарые, будто борзые. Одна черная, другая белая, но в остальном похожи настолько, насколько это под силу пластической хирургии. Много лет они ходили в любовницах, а уж в драке были – туши свет. Я так и не смог разобраться наверняка, которая из них раньше была самцом.
Ральфи сидел за столиком, где и всегда. Подонок, задолжал мне кучу монет. В голове моей – сотни мегабайт информации, загруженные туда в режиме «идиот-всезнайка», информации, к которой сам я доступа не имею. Все это оставил там Ральфи. Только он может извлечь эти данные при помощи кодовой фразы собственного изобретения. Скажу сразу: мои услуги не дешевы, а уж сверхурочные за хранение – сплошная астрономия. А он, понимаете ли, забыл!
А потом я услышал, что Мордашка-Ральфи и вовсе надумал аннулировать мой контракт. И тогда я забил ему стрелку во «Взлетной полосе», но забил ее как Эдвард Бакс, подпольный импортер – только что из Рио и Пекина.
«Взлетная полоса» насквозь провоняла бизнесом, здесь вообще слишком нервно – и нервно, и попахивает металлом. Среди толпы тут и там слоняются мускулистые мальчики, поигрывая друг перед другом соответствующими частями тела и силясь изобразить на лицах нечто вроде тонких холодных улыбочек. Некоторые настолько обросли мышцами, что их фигуры уже и человеческими-то трудно назвать.
Простите. Простите меня, друзья. Это всего-навсего Эдди Бакс, Скоростной Эдди-Импортер со своей по-профессиональному неприметной спортивной сумкой, и, пожалуйста, не обращайте внимания на какой-то разрез, годный лишь для того, чтобы просунуть внутрь правую Руку.
Ральфи был не один. На стуле рядом с ним, настороженно пялясь в толпу, громоздился белобрысый калифорнийский бык – живая инструкция по технике боевых искусств весом килограммов в восемьдесят.
Скоростной Эдди мгновенно оседлал напротив этой парочки стул; бык даже руки от стола оторвать не успел.
– Черный пояс? – поинтересовался я. Он кивнул, его голубые глаза автоматически просканировали меня от глаз до ладоней. – У меня тоже, – сказал я, – здесь, в сумке. – Я сунул руку в разрез, большим пальцем перевел предохранитель. Щелк. – Два ствола, двенадцатый калибр, спуск сдвоенный.
– Это пушка, – сказал Ральфи, предупредительно кладя пухлую руку на обтянутую синим нейлоном грудь своего телохранителя. – У Джонни в сумке – огнестрельный антиквариат.
М-да, недолго я побыл Эдвардом Баксом.
Думаю, его всегда звали не просто Ральфи, а Ральфи-с-Каким-то-Прозвищем, нынешнюю же кличку он приобрел исключительно благодаря тщеславию. Туловищем как перезрелая груша, вот уже двадцать последних лет он носил лицо некогда знаменитого Белого Христиана – Белого Христиана из «Арийского рэгги-бэнда». То был Сони Мао предыдущего поколения, последний чемпион звуковых дорожек расового рока. Я, знаете ли, вундеркинд по части всяческой чепухи вроде этой.
У Белого Христиана было классическое лицо поп-артиста – ярко выраженные мускулы певца и точеные скулы. Так посмотришь – лицо ангела, этак – красавца-развратника. Но глаза на этом лице... это были глаза Ральфи – маленькие, черные, ледяные.
– Ладно, – сказал он, – давай потолкуем. Как деловые люди. – Сказал обезоруживающе искренно, вот только прекрасный, как у Белого Христиана, рот все время был влажным. – Льюис, – он кивнул в сторону мордоворота, – это просто дуб. – Льюис принял его слова равнодушно, словно механическая игрушка. – Но ты-то, Джонни, не из дубов.
– Неужто, Ральфи? А я думал, что это я – дуб, нашпигованный под завязку имплантантами, самое место для твоего грязного белья, пока не подвернутся ребята, желающие заработать на моем трупе. Так вот, Ральфи, пока у меня эта сумка, тебе придется кое-что объяснить.
– Это все из-за последней сделки, Джонни. – Он тяжело вздохнул. – Как брокер...
– Барыга, – поправил я.
– Как брокер я всегда очень осторожен с поставщиками.
– Ты покупаешь только у тех, кто ворует лучшее. Продолжай.
Он вздохнул опять.
– Я лишь стараюсь, – устало произнес он, – не иметь дела с дураками. Но на этот раз, похоже, нарвался. – Третий вздох был сигналом для Льюиса включить нейронный парализатор, который они прилепили под столом с моей стороны.
Я вложил все силы в указательный палец правой руки, но он перестал быть моим. Рука по-прежнему чувствовала металл и поролоновую ленту, которой я обмотал неудобную рукоять обреза, но сделалась чужой и безвольной, будто была вылеплена из холодного пластилина. Я надеялся, что Льюис, как настоящий дуб, тут же бросится вырывать сумку, а заодно рванет мой палец, застывший на спусковом крючке. Но он этого не сделал.
– Мы так беспокоились о тебе, Джонни, так беспокоились. Видишь ли, – Ральфи показал на мою голову, – то, что у тебя там, – собственность якудза. И одного дурака угораздило их обокрасть. Мертвого дурака.
Льюис заржал.