— Папуль, принёс?
— Принёс.
— Я звоню Марине?
— Звони.
Жена чуть ли не прыгала от радости и побежала в гостиную — по всей видимости, за телефоном. Поржал над собой: смешной диалог, как у наркодилера с торчком.
Я вынул из пакета шесть банок с мазью, оставил их на полу в прихожей и пошёл в кабинет — просто посидеть и подумать, составить план на завтра. Было слышно, как жена выходила из квартиры и через короткое время вернулась.
Первым, что я увидел утром, была большая стопка купюр на прикроватной тумбочке. Поднялся, взял деньги в руки, пересчитал — сто девяносто восемь тысяч. Я бы соврал, если бы сказал, что они меня не радуют.
После завтрака супруга попросилась сходить в магазин. Я не возражал, выдал ей свою дебетовую карту с наказом ни в чём себе не отказывать, за что получил чмок в щёку и благодарственные слова. Сам же отправился в гостиную возиться с дочкой. Ну, как «возиться» — она копошилась на моём пузе, поглядывая в телевизор, а я, лёжа на полу, листал в телефоне частные объявления об услугах ювелира.
Не заметил, как прошло полтора часа, пока не услышал звук отпирающегося замка входной двери.
— Я дома! Не скучали без меня?
— Скучали.
Как только дочь услышала голос матери, сразу засуетилась, задвигала ножками и ручками.
— Так, всем оставаться на своих местах! Я разденусь и руки помою.
Вопреки команде жены пришлось встать и взять дочь на руки. Она так смешно указывала рукой, куда мне идти. И да, матери спрятаться от нас не удалось — мы настигли её на кухне, где она пыталась разложить продукты по полкам холодильника.
— Ладно, давай её мне.
Передав дочь, я стал собираться на рынок согласно плану.
Воскресное солнце, хрустально-лёгкое, висит над городом, рассыпая по снегу алмазные искры. Морозец щиплет щёки, но рынок живёт горячим, шумным дыханием — сотни людей копошатся между рядами, переговариваются, торгуются, смеются.
Торговцы, закутанные в тулупы и куртки с поднятыми воротниками, расставили свои сокровища прямо на расстеленных одеялах, картонных коробках, складных столиках. Здесь всё — от плюшевых мишек с оторванными лапами до древних системных блоков, желтеющих, как зубы старика.
Рядом с грудой потрёпанных виниловых пластинок кто-то выложил набор советских столовых приборов — ложки поблёскивают тусклым серебром, будто только что извлечены из забытого буфета. Чуть дальше мужик в шапке-ушанке разложил ручной инструмент: ржавые гаечные ключи, дрели с облупившейся краской, пару молотков с потёртыми рукоятками.
— Бери, братан, даром отдаю! — кричит он, и голос его тонет в общем гуле.
Между рядами протискиваются покупатели — кто-то копается в коробке с потрёпанными книгами, кто-то примеряет дублёнку с оторванной пуговицей. Девушка в ярко-розовой шапке торгуется за фарфоровую фигурку.
А над всем этим — запахи: палёный пластик, сладковатый дымок от жаровни с шашлыком, резкий аромат старого дерева и металла. Где-то играет музыка — то ли из колонки раздолбанного магнитофона, то ли из чьего-то телефона.
В дальнем углу, где тени от палаток сливаются в сизую дымку, пристроился старик с лотком антикварных безделушек. Его товар: потёртые медали, часы с остановившимися стрелками, потрескавшиеся фотографии незнакомых людей в строгих костюмах. Он молча курит, выпуская сизые кольца в морозный воздух, и кажется, что сам он — часть этого развала, вещь среди вещей.
Рядом — лавка электронного хлама. Горы проводов, как спутанные кишечники, вываливаются из картонных коробок. Старые мобильники с зелёными монохромными экранами, сканеры непонятного назначения, видеомагнитофоны, которые теперь разве что в музей. Паренёк в рваной куртке тщательно проверяет какую-то плату, тыча в неё щупом мультиметра.
— Работает? — интересуется прохожий, кивая на древний ноутбук с отклеившейся клавиатурой.
— А ты как думаешь? — хрипло смеётся продавец. — Зато дёшево!
А рядом уже ждёт следующий покупатель — мужчина в очках с толстыми линзами, который придирчиво осматривает старый фотоаппарат «Зенит».
— Плёнка ещё есть в продаже? — спрашивает он.
— Да кому она сейчас нужна? — отмахивается торговец.
Мне приглянулся повреждённый рог лося: его плоскость была в трещинах и следах клея, из семи роговых отростков два были отломаны. А заинтересовал меня комель рога — из него вышла бы отличная рукоять ножа.