Тем временем хозяева решительно взялись за обучение новой рабочей силы для своих предприятий. Каждую ночь подвозили и распределяли по фабрикам до двух тысяч штрейкбрехеров. Среди них были и опытные работники — мясники, продавцы и управляющие из магазинов, принадлежавших мясным королям, а также немногочисленные члены союзов, дезертировавшие из других городов; но подавляющее большинство составляли «зеленые» негры из хлопковых районов Дальнего Юга, которых пригоняли на бойни, словно стада овец. Закон запрещал использование для ночлега производственных помещений, если они не были приспособлены для этой цели и снабжены надлежаще устроенными окнами и обыкновенными и пожарными лестницами. Но теперь в красильном цехе, куда можно было попасть только через крытую галерею и где не было ни одного окна и только одна дверь, на матрацах, брошенных прямо на пол, спало сто человек. На третьем этаже свинобойни Джонса находился склад совсем без окон; там ночевало семьсот человек, спавших на голых койках; днем на их место приходила ночная смена. Когда сведения об этом достигли публики и было произведено расследование, мэру города пришлось потребовать соблюдения закона; но хозяева боен заставили одного из судей отменить распоряжение мэра.
Как раз в это время мэр хвастался, что положил в городе конец азартным играм и боксерским состязаниям на приз. Но шайка профессиональных игроков стакнулась с полицией, чтобы обобрать штрейкбрехеров; и каждый вечер на широкой площадке перед бойней Брауна можно было видеть обнаженных до пояса мускулистых негров, тузящих друг друга ради денежного приза; кругом вопила трехтысячная толпа — мужчины и женщины, молодые деревенские девушки рядом с огромными неграми, прячущими кинжал в сапоге, а из окон окружающих фабрик свешивались ряды курчавых голов. Предки этих негров были африканскими дикарями, потом они были рабами или жили под гнетом общества, проникнутого рабовладельческими традициями. Теперь впервые они были свободны — свободны предаваться страстям, свободны губить себя. Они были нужны, чтобы подавить забастовку, а потом их увезут назад, и теперешние хозяева никогда больше их не увидят. Поэтому вино и женщин привозили и продавали им целыми вагонами, и на бойнях бушевал ад. Каждую ночь кого-нибудь убивали. Говорили, будто хозяева боен получили разрешение убирать трупы из города, не беспокоя властей. Мужчинам и женщинам отводили для ночлега помещения на одном этаже, и по ночам начинались самые разнузданные сатурналии, сопровождавшиеся сценами, еще никогда не виданными в Америке. Женщины набирались из отбросов чикагских публичных домов; мужчины были по большей части невежественные деревенские негры, и не удивительно, что венерические болезни получили среди них самое широкое распространение. И это происходило там, где изготовлялись пищевые продукты, рассылаемые во все концы цивилизованного мира.
Объединенные бойни никогда не представляли собой привлекательного зрелища, но теперь они были не только местом, где убивали скот, но и лагерем в котором жили двадцать тысяч озверевших людей. Целый день палящее летнее солнце жгло своими лучами эту квадратную милю всяких мерзостей; жгло десятки тысяч животных, скученных в загонах, где деревянные полы дымились заразой и зловонием; жгло голые, искрящиеся, усыпанные угольной пылью железнодорожные пути и огромные грязные массивы фабрик, стоявшие так тесно, что никогда струя свежего воздуха не проникала в них. Теперь над бойнями стоял не только запах горячей крови и целых вагонов сырого мяса, не только вонь варочных чанов и мыльных котлов, фабрик клея и удобрения, от которых разило, как из адских жерл; теперь целые тонны отбросов разлагались на солнце, и тут же сушилось грязное белье рабочих. В столовых, заваленных объедками, было черно от мух, а уборные представляли собой открытые клоаки.
Ночью вся орда штрейкбрехеров высыпала на улицу и начинала драться, играть в карты, пить. Раздавались проклятия и визг, смех и пение. Негры играли на банджо и плясали. На бойнях работали все семь дней недели, поэтому азартные игры и боксерские состязания не прекращались и по воскресным вечерам. Но тут же за углом горел костер, возле которого тощая и похожая на колдунью старая негритянка с развевающимися волосами и выпученными глазами вопила об ожидающем грешников вечном огне и о крови «Агнца», а вокруг нее люди бросались на землю, стонали и скрежетали зубами, корчась от ужаса и раскаяния.