Юргис давно уже забыл подобные чувства; они столько времени не тревожили его, и он уже думал, что они никогда не вернутся! Что толку в них, если он беспомощен и затравлен? Зачем он позволяет им терзать себя? Задачей его жизни в последнее время было подавить, истребить их в своей душе. Он и сейчас не страдал бы, если бы они не захватили его врасплох, не заполнили его, прежде чем он успел приготовиться к обороне. Он слышал голос своей прежней души, призраки минувшего манили его, простирали к нему руки! Но они были далеки и расплывчаты, их отделяла от него черная, бездонная пропасть. Они опять исчезнут в тумане. Их голоса замрут, никогда больше он не услышит их, и погаснет последняя слабая искорка человеческого достоинства, тлеющая в его душе…
Глава XXVIIl
После завтрака Юргиса отвезли в суд, который был полон арестованными и зрителями; последние пришли из любопытства или в надежде опознать кого-либо из мужчин и воспользоваться случаем для шантажа. Сначала вызвали мужчин, всех вместе. Судья выразил им порицание и отпустил их. Но Юргис, к его ужасу, был вызван отдельно, как подозрительная личность. В этом суде он уже побывал — именно здесь был вынесем «отсроченный» приговор. Судья и секретарь были те же. Последний теперь всматривался в Юргиса, как будто что-то припоминая. Но у судьи не было никаких подозрений — его мысли были сосредоточены на другом: он ожидал звонка одного из приятелей начальника полицейского участка, чтобы получить указания, как отнестись к Полли Симпсон — «мадам» содержательнице этого дома. Он выслушал рассказ о том, как Юргис пришел навестить сестру, и сухо посоветовал ему выбрать для нее место получше. Потом он отпустил его и занялся девицами, оштрафовав их на пять долларов каждую. Штраф за всех был уплачен разом из пачки, которую мадам Полли вытащила из чулка.
Юргис подождал снаружи и проводил Марию домой. Полиции там уже не было, и начинали собираться посетители. К вечеру все пойдет своим чередом, как будто ничего не произошло. А пока Мария повела Юргиса к себе наверх, они сели и начали разговаривать. При дневном свете Юргис увидел, что краска на ее щеках не была уже прежним румянцем цветущего здоровья. Теперь ее кожа под румянами была пергаментно-желтой, а под глазами появились темные круги.
— Ты болела? — спросил он.
— Болела? — переспросила она. — Черт! (Мария научилась пересыпать свою речь ругательствами, которым позавидовал бы грузчик или погонщик мулов.) От такой жизни заболеешь!
На минуту она умолкла, мрачно уставившись перед собой.
— Это от морфия, — сказала она, наконец. — С каждым днем мне приходится увеличивать дозу.
— Для чего он тебе?
— Так уж ведется — сама не знаю, почему. Не морфий, так виски. Если бы девушки не пили, они бы не выдержали. Хозяйка всегда дает новеньким морфий, а пристраститься недолго. Иной раз его принимают, когда что-нибудь болит, и тоже привыкают. Вот и я втянулась, я знаю. Я пыталась бросить, но здесь это мне не удастся.
— А ты долго пробудешь тут? — спросил он.
— Не знаю. Пожалуй, всю жизнь. Что же мне еще делать!
— Разве ты не копишь денег?
— Коплю! — вскричала Мария. — Нет, куда там! Зарабатываю я как будто достаточно, но все деньги расходятся. Я получаю половину платы — два с половиной доллара с каждого гостя; бывает, что я зарабатываю долларов двадцать пять — тридцать за ночь, и ты скажешь, что я могла бы делать сбережения. Но с меня берут за комнату и стол, а цены здесь такие, что ты и представить не можешь, потом за прислугу, за напитки — за все, чем я пользуюсь и чем не пользуюсь. За одну стирку белья я плачу около двенадцати долларов в неделю, представляешь? Но что же делать? Я должна соглашаться, или мне придется уйти, а везде то же самое. Мне удается только выкраивать пятнадцать долларов в неделю для Эльжбеты, чтобы дети могли ходить в школу.