Он выполнил свой долг перед очами Господа и благословил молодых. Как только прозвучало последнее слово, жених, высокий, черноволосый, со зловещей повязкой на одном глазу и синяком на другом, схватил в охапку невесту и поцеловал. Пока длился поцелуй, священник успел не только благословить их, но мог бы прочитать литургию, благодарственный молебен и апостольский «Символ веры», вместе взятые. Когда жених оторвался от невесты, в церкви с толстыми стенами не осталось ни одного человека, который сомневался бы в его желании жениться на ней.
Процессия двинулась по проходу, разношерстная группа, с виду устроившая женитьбу по принуждению, хотя по тому, как они себя вели, этого нельзя было сказать. Слишком уж счастливы были молодые. В этом никто не сомневался. Священник посмотрел им вслед, покачивая головой: мол, каких только странностей в жизни не бывает, обернулся к алтарю и внезапно окаменел.
Под сводами церкви гулко разнесся громовой хохот. Это смеялся Всевышний.
Всевышний и дальше не перестал смеяться, потому что за следующие десять лет он подарил Сэму и Лолли Форестер шесть дочерей, с черными как вороново крыло волосами и светло-голубыми глазами, напоминавшими цветом альпийский лед. Каждая девчушка произнесла свое первое слово в десять месяцев и потом уже говорила не переставая.
Саманта, старшенькая, унаследовала от отца сильный квадратный подбородок, решительный характер и выносливость. Она могла перегнать и перехитрить любого мальчишку в округе, а главное – победить в любой драке, чем ее отец втайне гордился. Энни передвигалась неторопливо, как южная красавица, мечтала стать великой актрисой и всегда одевалась в розовое. Присцилла любила животных и завела целый зверинец, отчего в доме царил кавардак. У нее были две собаки, кошка, попугай, четыре хомяка, три золотые рыбки, шестнадцать тропических рыбок гуппи, две черепахи, три лягушки и ее любимица – двенадцатилетняя, пожирающая арахис, храпящая во сне майна, птица из семейства скворцов, по имени Медуза, которая судачила об остальных пятерых сестрах.
Абигайль отличалась спокойным покладистым характером. Хотя не проходило и недели, чтобы она не поскользнулась, не опрокинула что-то или не сломала. Совсем недавно она умудрилась застрять между этажами в кухонном лифте для подносов. Сэм целый час освобождал ее оттуда. Джессамин была маленькой болтушкой. Она выстреливала вопросы, как пули из револьвера, но в этом году к Рождеству она уже научилась складывать числа, а ведь ей всего четыре. Сэм научил ее сложению, используя горелую рождественскую выпечку ее мамы.
Самой младшей, но отнюдь не самой тихой, была малышка Лили. Вот уж кто умел кричать. Вся округа знала, когда просыпалась Лилиан Грейс Форестер. Ее отец клялся, что слышит ее крик даже в своем кабинете военного советника в здании Законодательного собрания штата Виргиния.
Но в рождественский вечер 1906 года в доме было относительно тихо.
Сэм подобрал журнал со своего любимого кожаного кресла и уселся, а журнал бросил на столик рядом с собой. Откинувшись на спинку, расправил затекшие плечи, затем сомкнул пальцы на затылке и уставился на мерцающие свечи, зажженные на высоченной елке. Он не понимал, почему женщины любого возраста обязательно должны иметь огромнейшую ель. Самая тихая минута на прошлой неделе наступила тогда, когда он предложил украсить маленькую елочку и установить ее на столе. Шесть пар голубых глаз уставились на него так, словно он только что позволил себе богохульство.
Огромная ель возвышалась на десять футов, укрепленная на тяжелой каменной ступе, которую Сэм наполнил песком и водой. Лолли минут пятнадцать спорила с ним, когда он укреплял ель. Ему и теперь казалось, что дерево дает крен влево.
Они украсили ель сверкающими картонными фигурками животных и безделушками, выписанными из Германии, которые его жена называла дрезденским фарфором. Были там и полосатые карамельные палочки, перевязанные розовыми ленточками, и кружевные веера, и дутые стеклянные сосульки в блестках. В золоченых клетках сидели певчие птички, которые начинали распевать свои песни, стоило кому-нибудь завести пружинку, к досаде и раздражению отца семейства.
Сэм похлопал по карману. Он стащил заводной ключ.
Среди серебряной и золотой мишуры висели стеклянные сказочные фигурки и ангелы, а несколько рогов изобилия из блестящей бумаги, которые он с Лолли заполнил конфетами, были уже пусты. На вершине ели был большой фарфоровый ангел, и то тут, то там среди отяжелевших ветвей покачивались пряничные человечки.
Вчера поздно ночью, заперев массивные двери гостиной, родители разложили все подарки, заполнили чулочки и зажгли свечи, а потом Сэм долго и пылко занимался любовью со своей женой при свете свечей. За эти годы выходец с Куинси-стрит научился любить Рождество.
Он посмотрел на Лолли, которая сидела на полу и играла с дочерьми в шарики. За прошедшие годы она почти не изменилась. Правда, чуть пополнела после рождения детей, но только в груди, что его вполне устраивало. Ее светлые волосы цвета виски были собраны на макушке в скособоченный узел, который выглядел так, будто в любую минуту готов был рассыпаться. Он напомнил Сэму о спальне, смятых простынях, разметавшихся волосах, мягкой белой коже и хрипловатом голоске, по-южному растягивавшем слова...
Сэм отвел взгляд для большей безопасности и посмотрел на Матильду, хранительницу их очага или, как он любил говаривать, хранительницу Лолли. Ей было пятьдесят, своей коренастой фигурой она напоминала его новый автомобиль «Пирс Грейт Эрроу», а домом Матильда заправляла не хуже кайзера. Сейчас она сидела за пианино, наигрывая рождественские гимны, Медуза ей фальшиво вторила. Вскоре девочки перестали играть и присоединились к Матильде. Лолли поднялась и, подойдя к Сэму, присела на подлокотник кресла. Сэм тут же обнял ее одной рукой.
Спустя несколько блаженных минут он пошарил взглядом по столику рядом с креслом в поисках своей трубки, надеясь, что Джесси не натолкала опять в нее мыла. Сэм приподнял журнал, но что-то привлекло его внимание. Это был последний номер «Лэдиз хоум джорнал», популярного журнала для женщин, а привлекла его статья, разукрашенная веночками, цветочками и прочей дамской чепухой. Она называлась «Истинный дух Рождества». Сэм начал читать:
«Дети – это ангелочки, посланные Богом, чтобы украсить наш мир, и то, что мы делаем для этих маленьких посланников с небес, особенно в это время года, которое принадлежит им, вернется к нам сторицей, как хлеб, пущенный по водам».
Сэм окинул взглядом свою семью – его хлеб, пущенный по водам. Его дочери, все наряженные в белые кружевные платьица с красными поясами, как положено в Рождество, стояли в ряд и пели, как ангелочки, правда, вид у них был несколько встрепанный. Саманту украшал синяк под глазом, а Энни прицепила к волосам огромный розовый бант, хотя он никак не подходил к красному поясу на платье. Присси, как всегда, явилась в гостиную с котенком на плече, хомяком в кармане и попугаем на голове; Эбби сунула палец в пустой подсвечник и не смогла сразу выдернуть – Сэм уже собрался подняться с кресла, когда ей это удалось; Джесси распевала громче Медузы, но делала паузы, чтобы узнать у Матильды, кто придумал рождественские гимны. Лили была наверху, крепко спала. Совсем недавно ей исполнилось десять месяцев, а сегодня она произнесла свое первое слово. Сэм улыбнулся. Это слово было «папа».
Он посмотрел на свою красавицу жену, одетую в бархат и кружево, с волосами цвета виски, собранными на макушке в узел, который грозил рассыпаться в любую минуту. Это ее любовь подарила ему этих детей, а своей опрометчивостью и неосторожностью она навсегда завоевала его сердце. И если их дети были его ангелами, тогда она была для него раем.
На лице Сэма появилась ленивая довольная улыбка.
Все это и составляло жизнь Сэма Форестера.