В камере его ожидал еще один удар. Как будто судьба решила добить его окончательно. Сразу, в один день.
Его старого друга паучка не оказалось на месте. Не было и сетки паутины, которую он так старательно плел. «Пока он был на суде, в его камере сделали уборку»,- это была первая мысль Гуля. Уборку, однако, всегда делают заключенные. Охранники этим никогда не будут заниматься. Даже служебные помещения убирают зэки. Если заключенные не делали уборки, их могли направить в шизо. Но такое случается крайне редко. В камере не бросали мусор на пол и не плевали. Гуль заглянул под нары. И там ничего. Но где же ты? Куда ты мог забиться? Так в последние часы или дни жизни (этого он не знает) единственная живая душа покинула его. Он остался в полном одиночестве. Никого! Очень плохой знак.
Есть ли душа у паука? Гуль задумался. Это размышление отвлекло его от мрачных мыслей. Что такое душа? Наши мысли, чувства, ценности, настроение, характер. Может быть, даже нечто большее: то, что остается после нашей смерти, как бесплотный эфир, который, возможно, кто-то может и почувствовать, уловить. Ведь есть же такие особые люди. Говорят об ауре, которую могут увидеть только избранные.
Все религии говорят о бессмертии души. Но любое живое существво чувствует и, возможно, даже мыслит. Почему человек только себя наделил этим качеством? А возможно, душа есть у всего живого.
Любая домохозяйка знает, что если общаться со цветами, говорить им нежные слова, то они лучше растут. Коровы под красивую классическую музыку больше дают молока. Кошка лезет к вам и ластится и очень обожает, если вы гладите ее по шерстке.
Глава двадцать первая
В ожидании казни
Кормить его стали получше. В борще обнаружилось мясо, а вместо размазни давали салаты и чай пахнул чаем. «Хоть одна есть хорошая сторона!» - усмехнулся Гуль. «А чем должен заниматься человек, приговоренный к смерти? - подумал он. – Наверно, самым важным, что может быть в жизни. А что же это самое важное? Думать о вечной жизни, писать письма родным, вспоминать прошлое, просить прощения у всех, кого ты обидел, молиться и отмаливать грехи? Тогда нужен священник». Но Гуль не считал себя верующим человеком. Хотя и допускал, что существует нечто сверхъестественное.
Прислушивался к каждому шороху, шуму за стенами камеры. Когда слышал шаги, то сразу думал, что это за ним. Лоб его покрывался испариной, сердце летело в пропасть, в ту самую, откуда не бывает возврата. «Это моя смерть»,- беззвучно шептал он. Он боялся смерти, панически боялся смерти. И порой стыдил себя за это. Невыносимо было ждать. День превращался в пытку, а каждая ночь переживалась как последняя. И каждый звук за дверью отзывался учащенным сердцебиение.
Это было невыносимо. Порой ему казалось, что он сходит с ума и тогда смерть ему представлялась лучшим выходом из этой постоянной пытки. «А сам я смогу дойти до эшафота? – думал он. – Или меня дволокут, как бежизненную куклу, чтобы потом расстрелять, повешать или обезглавить? Почему я раньше не поинтересовался, как здесь казнят. Хорошо, если бы это было быстро. А если казнь будет долгой и мучительной? Хочу быстрой смерти, чтобы даже не почувствовать боли и не успеть подумать о смерти, а ты уже мертв. А выдержу ли я долгую и мучительную казнь? Смогу ли я вытерпеть адские боли?»
Звякнул затвор. Гуль превратился в комок пронизанной страхом плоти. Неужели это всё? И через короткое время все закончится?
Вечернее время. Почему вечером? Сколько он читал, смотрел фильмов, всегда казнили на рассвете. Даже кое-где это называли утренним ритуалом. Все еще спят, а приговоренных выводят на эшафот. Наверно, чтобы они в последний день жизни не увидели даже солнца?
- На выход! Живо!
Он оттолкнулся от нар. Ноги откзаывались слушаться его. Первый шаг ему дался тяжело. Как будто его парализовало. Шеркая ступнями, дошел до двери. Остановился.
- Чего ползешь, как черепаха? Можно побыстрей?
Охранник перебросил дубинку из одной руки в другю. Окинул Гуля взгядом с ног до головы. Смотрель почему-то с подозрением.
Ноги были тяжелыми, как бьудто к ним привязали пудовые гири. Каждый шаг отзывался болью в спине. Он стонал.
- Всё? – тихо спросил он охранника, заглядывая ему в глаза.
Глаза охранника были пустые. В них ничего: ни интреса к нему, ни жалости, ни простого человеческого сочувствия. Наверно, это профессиональная особенность тюремщиков.