— Блядь! — заорал он. — Твою мать, Эд! Ты какого хрена туда подалась?! Одна, ночью, без оружия!
Его тело напряглось, кулаки сжались, а на покрасневшей шее вздыбились жилы. Эрик, казалось, сейчас бросится вперед и выколотит из меня объяснения, но затем вдруг замер и осунулся. Его плотно сжатые от ярости губы приоткрылись, глаза округлились.
— Ох, блядство, — прохрипел он, закрывая лицо руками. — Черт, черт, черт!
Он с силой протянул ладони по лицу, я даже различила едва слышный шорох, когда руки сползли к покрытому щетиной подбородку. Уставившиеся на меня глаза были наполнены темной смесью усталости и обреченности. Неведомое прежде выражение.
— Финли, да? — выдохнул Эрик. — Ты во внутренней разведке, правда?
Я заворожено смотрела на него, растерянного и отчаявшегося, и медленно кивнула.
— Вот же дерьмо, — пробормотал он, прижимая к губам кулак. И добавил, задумчиво, обращаясь скорее к себе, чем ко мне: — Надо поговорить с ним, надо убедить его, что ты не готова…
— Но я готова! — Всплеск необъяснимой обиды заставил меня вскрикнуть и тут же устыдиться своего выпада. Продолжила я уже почти шепотом: — Я готова, Эрик! Почему ты продолжаешь относиться ко мне, как к паршивому новичку?! Почему ты не можешь принять…
— Ты и есть новичок! — рявкнул он, прерывая то, что могло перерасти в необдуманный монолог. — Ты тут всего пару месяцев и нелепо самоуверенна, если полагаешь, что стала полноценной, достойной Бесстрашной!
Веки предательски защипало, а голос дрогнул:
— Какой ты мерзкий! — Я отчаянно боролась со слезами, но они уже застилали глаза, и я ничего перед собой не видела. — Зачем придираться, зачем так топтать, Эрик?!
Он шевельнулся, но сквозь дрожащую пелену слез я не различила движения.
— Да потому что… — громко начал он, а затем понизил голос: — Потому что люблю тебя, дуру беспомощную! А ты постоянно находишь себе приключения! — Он вздохнул. — Да еще и машешь руками, а не бьешь.
Оглушенная словами, смысл которых от меня увиливал, я зажмурилась. Слёзы потекли по щекам, и когда я открыла глаза, то увидела Эрика ясно и четко. Он стоял прямо передо мной, всё такой же непривычно разъяренный и растерянный. Поразительно искренний.
— Бездарность, — коротко добавил он.
Но я не слышала. Между его признанием и моим осознанием сказанного была короткая задержка, наполненная вакуумом непонимания. А затем в пустоте из ниоткуда возникла горячая мягкая волна, окатившая меня изнутри и ударившая в голову сильнее всякого алкоголя.
Он сказал это. Эрик чувствовал что-то ко мне, достаточно долго и сильно, чтобы набраться смелости — человечности — и признаться самому себе в наличии этих чувств. Чего ему это стоило, пусть даже в бешенстве, пусть даже необдуманно высказать свою величайшую тайну, свою слабость?
— Что бы с тобой стало, если бы я не проснулся и не пошел за тобой, м? Насколько надо быть безмозглой, чтобы, заподозрив неладное, отправиться ночью на территорию отверженных, не вооружившись хотя бы ножом! А еще в Эрудиции была, — не унимался Эрик. — Смешно! Это…
Но я не дала ему возможности договорить. Его руки предприняли слабую попытку меня отстранить, но его губы ответили на мой поцелуй.
Эрик — груда мышц с двумя стальными пулями вместо глаз, ужас не только новичков, а и половины Фракции — любил меня. И в эту необычайно насыщенную ночь только это имело значение.
========== Последнее. Первый день. ==========
Эрик терпеливо стоял, опустив голову, и смотрел на меня исподлобья. В его ясных серых глазах еще не было привычной жесткости, она возникала там, когда Лидер переступал порог комнаты и выходил в коридор. А сейчас он покорно и молча ждал, пока я перестану забавляться, послушно подставив голову под мои руки.
Мы стояли в душе, и я, заливаясь смехом, вытягивала и закручивала мыльные волосы Эрика в причудливые торчащие прически. Эта нелепая утренняя забава была одновременно неприглядной и показательной. Может ли быть что-то более ярким проявлением доверия, трепетной любви и терпения, чем это смиренное молчание?
За два последних года изменилось всё и одновременно ничего. Эрик всё так же был самым жутким из Лидеров, которому сегодня предстояло традиционно встретить новичков и повергнуть их в смятение необходимостью прыгнуть с крыши. И в то же время он оказался совершенно новым человеком, привычно сухим и сдержанным, но необъятно любящим и заботливым в такие незначительные моменты, как этот.
Теперь, спустя два года после моего дебюта во внутренней разведке, ознаменовавшимся арестом двух Бесстрашных и четырех изгоев за кражу казенного оружия и подготовку вооруженного восстания, многое прежде тайное стало явным. О моем месте работы знали едва ли не все. Кинан постоянно в шутку хмурился и ворчливо сообщал:
— Не могу при тебе расслабиться. Вдруг нарушу закон, и ты меня арестуешь.
О нас с Эриком судачили далеко за пределами фракции. Узнав правду одной из первых, — мой сбивчивый рассказ дрожащим шепотом — Рут закатила глаза и громко вскрикнула, словно от удара. Она недолюбливала Эрика, и мой выбор никак не могла понять, хотя смирилась с этим. А затем, спустя чуть более, чем полгода, Рут разродилась очаровательной русоволосой двойней.
Родители неожиданно для меня оказались очарованы острой неприступностью Эрика. Мама восторженно и кокетливо хлопала ресницами, услужливо слушая каждое тихое слово моего избранника. Её самодовольство было польщено моим стремительным карьерным успехом и тем, что меня выбрал в возлюбленные Лидер Фракции.
Пока мама хлопотала с десертом, папа отвел меня в сторону. Мы примостились у окна, разглядывая вечерний Чикаго внизу, и тогда я услышала второй раз в жизни — и пока последний — непривычно мягкий и заботливый тон отца, так разительно отличающийся от его привычной строгости. В первый раз, еще в день Теста на способности, он давал мне ценные наставления, которые, безусловно, очень помогали мне в моменты тяжелого выбора. Сейчас папа одобрительно кивнул и со слабой улыбкой произнес:
— Он выглядит очень надежным парнем. Думаю, с ним ты в безопасности.
Только Кинан ерзал на стуле и недовольно поглядывал на Эрика.
— Мало того, что ты у нас шпионка, так еще и в семью привела это чудовище, — заявил он обиженным шепотом тем же вечером, когда уже в здании Бесстрашия мы прощались.
Но со временем и он смирился. А это было главное — чтобы семья и друзья приняли мой выбор. Другие, пусть и тоже довольно близкие люди — Четверка, Тори, Крепыш и остальные из разведки — и их мнения мало меня волновали, и на все непонимающие взгляды и натянутые улыбки я отвечала лишь пожатием плеч. За два года то, что Эрик и Рыжая Эд вместе, стало общеизвестным фактом, и что бы об этом ни говорили, нас это не беспокоило.
Сегодня был день Церемонии выбора и через пару часов несколько десятков юнцов, осмелившихся связать свою жизнь с Фракцией лихачей, выпрыгнут из поезда на злосчастную крышу, чтобы пройти еще одну своеобразную церемонию — посвящения.
Впервые со времени собственного прыжка я пришла к натянутой под проваленной крышей сетке, теперь уже в числе инструкторов. Когда серая фигура первого прыгуна молчаливым снарядом упала в сетку, и Четверка помог новоприбывшей выбраться, коротко — традиционно — спросив, столкнули ли ее, я подняла взгляд и посмотрела в высокое ясное небо и несколько точек голов склонившихся над парапетом напуганных новичков.
Чему я смогу научить их? Буду ли я для них авторитетом, как был для нас Четверка, или фобией, каким был Эрик?
Я слабо улыбнулась этому имени и задалась другим вопросом, куда более волнительным: через десять недель, когда вся эта разномастная толпа шестнадцатилетних слабаков превратится в черный строй Бесстрашных, какой буду я? Как сильно на фоне подтянутого тела будет выделяться неоднозначно округлившийся живот? И насколько мне это будет мешать в процессе подготовки неофитов?