Рая не призналась Алие, что Аня и Васечка не ее дети, и что сама она врач из туберкулезного санатория.
Люди боятся этого страшного слова "туберкулез" и здесь их в этом нельзя винить.
Вобщем, соврала, что она обычная отдыхающая из Москвы, которую война застала в Кисловодске, что в Кисловодске у них украли документы и что приходилось так вот и мыкаться до самого прихода немцев – скитаться по домам, перебиваться милостью или случайными заработками если кому уколы нужны или уход за тяжелобольным.
Рая сказала, что сама она – медсестра.
Алия пустила их пожить.
Еда в доме была.
Были и куры, и яйца, и козье молоко.
Рая сразу принялась со рвением работать по хозяйству.
Воду носить из колодца, мыть, чистить, убирать… Даже коз вызвалась пасти.
– А сколько детям твоим лет? – как то вечером спросила Алия.
– Анюте шесть, а Васечке пять, – ответила Рая.
– Сколько ж тебе самой лет то было, когда ты их рожала? – спросила Алия.
– Мне? – переспросила Рая и покраснела, – мне восемнадцать было, я просто моложе своих лет выгляжу, такой у меня типаж.
– А что же Васечка тебя все мамой никак называть не привыкнет? – не унималась Алия.
– Да так уж, – совсем войдя в краску, неопределенно отвечала Рая.
10.
Подмосковное Алабино.
Еще год назад здесь были бои.
Немцы рвались по Киевскому шоссе от Нарофоминска в сторону Апрелевки и Переделкина.
Старый завхоз спортбазы Иван Аполлонович был здесь сразу, как только немцев отогнали. В январе уже нынешнего – сорок второго.
– Морозы, Игорюша, астрашенные стояли, – рассказывал Иван Аполлонович, – и представь себе, едем мы в Нарофоминск на нашей машине на досаафовской, я из кабинки то поглядываю влево-вправо, и знаешь, аж жуть брала! Иногда глядишь, а немцев целая рота сидьмя-сидит – мёртвые заиндивелые. Видать, ночью шли на марше, отступали. На привал сели и все заснули-замерзли до единого.
– А мы их сюда не звали, – заметил Игорь.
– Это точно, – согласился Иван Аполлонович, – мы их не звали окаянных.
Помолчал немного, пожевал беззубым ртом, а потом все же спросил, – а тебе не навредило, Игорюша, что ты с немцами то в тридцать девятом на Кавказе по горкам лазал?
Игорь вздрогнул, поглядел на старого завхоза искоса.
– А ты чего спрашиваешь, Аполлоныч? Или у тебя кто допытывался про меня?
– Да уж было дело, вызывали в эн-ка-вэ-ду, про всех спрашивали, не только про твою душу.
Снова помолчали.
Зябко на спортбазе. Хоть и сентябрь еще только на дворе, а зябко – сыро как то и неуютно. Вот Аполлоныч и печку затопил.
Сидят они теперь – ждут покуда чайник закипит.
– А ты молодцом, Игореша, – начал было подлизываться Аполлоныч, – с медалью вона вернулся, а чё вернулся то? Али по здоровью уже не годен?
– Много будешь знать, – отрезал Игорь, – помрешь не своей смертью.
– Ну ладно, – вздохнул старик и принялся хлопотать с заваркой.
Хитрый Аполлоныч все знал.
Или почти все.
Знал он, что собирают теперь сюда на бывшую базу Цэ-Дэ-Ка (центрального спортивного клуба красной армии) – собирают сюда спортсменов – значкистов Мастер спорта СССР – собирают со всех фронтов.
И ясное дело – не для Олимпийских игр их сюда теперь собирают.
Видать, будет с немцами какое-то соревнование.
Не совсем официальное.
И не исключено что соревноваться ребята будут не на жизнь, а на смерть и патроны при этом будут не для спортивной стрельбы по мишеням…
– Где Раиска то твоя, докторица молоденькая? – сменил тему Иван Аполлонович, – пишет тебе?
– Не знаю, где она, – ответил Игорь тяжело вздыхая, – последнее письмо с Кавказа получил еще летом, до немецкого наступления, она в Теберде в санатории была врачом. И не знаю, успела ли эвакуироваться? Или не успела?
Старик тоже сочувственно вздохнул и протянув Игорю алюминиевую кружку с настоящим пахучим чаем, а не с морковной бурдой, как приходилось теперь повсеместно пить, сказал, – попей Игореша, забудь тоску!
Но тоска от чая не забывалась.
Игорь полез в карман гимнастерки, достал читанное-перечитанное сто раз письмо.
Там она переписала ему стихотворение Гейне. И как ему показалось тогда, когда он получил это письмо, в нем был намек… На их отношения, на их спор о том, какими должны быть эти отношения… До каких рамок, до какой черты можно и нельзя в них доходить…
Эх…
Как раз к чаю…
За столиком чайным в гостиной
Спор о любви зашел.
Изысканны были мужчины,
Чувствителен нежный пол.
– Любить платонически надо! -
Советник изрек приговор,
И был ему тут же наградой
Супруги насмешливый взор.
Священник заметил: – Любовью,
Пока ее пыл не иссяк,
Мы вред причиняем здоровью. -
Девица опросила: – Как так?
– Любовь – это страсть роковая!
Графиня произнесла
И чашку горячего чая
Барону, вздохнув, подала.
Тебя за столом не хватало.
А ты бы, мой милый друг,
Верней о любви рассказала,
Чем весь этот избранный круг.
Игорь вспомнил их разговор, когда жарко целуя, жадно обнимая, он не получил ее всю до конца. И она сказала, что любить – это уметь любить не вожделея тела возлюбленной, а любить личность… Она не сказала тогда "любить душу", потому что слово "душа" – оно как бы из разряда чего-то религиозного, а они ведь комсомольцы и атеисты! Поэтому, она сказала, что надо уметь уважать личность любимого.
А потом, уже из разлуки, издалека она написала ему стихами немецкого поэта о том, как она сожалеет. Как она изменила свое отношение к любви.
Любовь в нашем советском понимании, это полная гамма личностных отношений, написала ему Рая.
И полные отношения могут быть только между мужем и женой.
Получается, что она сделала ему предложение?
Ах он дурак-дурак!
Эх, Раиска-Раиска.
Любовь альпинистская! ….
Подготовка была не только альпинистская.
Хотя и по кирпичной стенке шестиэтажного дома все же полазали, чтобы некоторым ребятам напомнить, что такое страховка в связках.
Но в основном подготовка была по подрывному делу, по оружию, по рукопашному бою.
Кое-кто из отобранных спортсменов прибыл прямо с фронта. Кое-кто не просто в разведку ходил, а были такие, как например Мастер спорта СССР по боксу Сережа Лаврушкин. Он на фронте ротой разведчиков командовал. Шесть "языков" лично взял.
Орден "Боевого Красного Знамени" имел.
Или Вася Задорожный – мастер спорта по вольной борьбе. Он летом сорок первого два месяца по немецким тылам из окружения выходил. Знамя своего полка на груди вынес. Несколько раз в рукопашных схватках оружие, еду и боеприпасы для своих ребят буквально "добывал". Тоже – медаль "За отвагу" имеет. Таких ребят даже как то совестно чему-то учить. У них у самих учиться надо. А еще Гена Орлов – мастер спорта по плаванию, он при отступлении наших из под Орши, когда саперы отошли по чьему-то, скорее всего – подложному приказу, а мост взорвать не то забыли, не то струсив, не захотели, так вот Гена Орлов в одиночку побежал на мост, а туда уже немецкие мотоциклисты въезжали, так Гена влез на мостовой бык, где взрывчатка была, зажег шнур и с моста – аж с тридцати метров вниз в реку сиганул. И жив остался! И выплыл! Да и мост подорвал перед самым носом у немцев.
Генку хотели к званию Героя Советского Союза представить, но дали только орден Красной Звезды. В политотделе сказали, что Героя давать "не своевременно", потому как при отступлении в армии лимит на награды очень тощий (вот если бы посмертно, тогда – ДА, тогда бы дали, а так ведь жив остался…) И глядя на таких ребят, как Сережа Лаврушкин, Вася Задорожный и Гена Орлов, Игорь думал, что вот случись ему командовать таким взводом или ротой, сплошь состоящей из таких молодцов, то они бы сквозь немецкие дивизии как нож сквозь масло прошли бы до самого Берлина.