Проводив друзей, я вернулся в пустой зал, где давно убрали со стола, отыскал свой кляссер, залез с ногами в большое кресло, полностью меня поглотившее, стал рассматривать подаренные марки и сам не заметил, как уснул. Сквозь дрему я ощутил чье-то осторожное прикосновение. Кто-то очень бережно, явно стараясь не потревожить мой сон, взял меня на руки, и я, не открывая глаз, понял, что это генерал — догадался по характерному запаху ароматного табака «Золотое руно». Курнышов аккуратно опустил меня на диван, накрыл теплым пушистым пледом, заботливо его подоткнул, а потом вдруг поцеловал в лоб.
— Мальчик мой, — прошептал он, и в его голосе было столько нежности, что в другое время я, не привыкший к таким проявлениям с его стороны, наверное, очень бы удивился. Но в тот момент я был в полудреме. А когда проснулся, то уже не был уверен, что это мне не приснилось.
Вокруг было темно и незнакомо, и мне понадобилось несколько минут, чтобы сообразить, где я нахожусь. Я сел на диване и стал всматриваться в выступающие из темноты предметы. Но вот за стеной часы пробили двенадцать раз, и все мои сомнения развеялись. Конечно же, я в генеральской квартире!
Очень хотелось в туалет. В одних носках — ботинки с меня сняли, а надевать и зашнуровывать их вновь было лень — я пробежал по залу и вышел в коридор. Миновал два поворота и уже почти добрался до цели, как вдруг услышал из-за дверей гостиной громкие голоса и странные булькающие звуки. Я остановился у двери, прислушался (мне это было не впервой) и вскоре понял, что это за шум. В гостиной плакала Мария Львовна, она, как это называется, выясняла отношения с мужем.
— Ты думаешь только о себе! — говорила она сквозь рыдания. — Ты всегда все делал так, как тебе хотелось.
— Маша, ну сколько можно: одно и то же!
— А ты что хотел… Чтобы я молчала, молчала да еще радовалась?! — Мария Львовна сорвалась на крик.
— Тише, ребенка разбудишь…
— Ты так о дочке своей, о Вике, не печешься, как об этом мальчишке!
— Ну зачем ты так? Я люблю Вику, и ты это прекрасно знаешь.
— У девочки и так неприятности — и в работе, и в личной жизни! А теперь еще ты хочешь лишить ее всего…
— Не говори так, Маша. Да, я виноват. Перед тобой, перед этим мальчишкой, перед… перед Басей. Но что же мне теперь-то делать?! Что?! Душа ведь болит. Думаешь, мне легко жить с этим?
— Раньше надо было думать! Прежде чем ложиться в постель с этой!.. С этой!..
— Не смей ничего о ней говорить, слышишь?! Тишина, наступившая в комнате, то и дело прерывалась всхлипываниями Марии Львовны.
— Ну, хорошо, — вновь заговорила генеральша, и в голосе ее послышались просящие нотки. — Я и так сделала для тебя все, что могла! Он живет здесь, рядом с тобой, постоянно у тебя на глазах. И я терплю его, хотя один бог знает, чего мне это стоит! Но зачем же усыновлять?… Ты же опозоришь этим и меня, и Вику…
— Маша! — Генерал явно был раздражен и еле сдерживал себя. — Я же объяснил тебе, что с усыновлением ничего не получилось!..
— И слава тебе Господи! — прошелестела генеральша, но Курнышов не обратил внимания на ее слова.
— Мне объяснили, что по закону я не имею права его усыновлять. Видите ли, я уже стар для этого! Так что речь идет не об усыновлении, а о завещании.
— О завещании? Ты что же, хочешь?…
— Да, Маша, хочу! Я хочу быть честным перед сыном и перед собой. Он же моя кровинка, и я люблю его, черт возьми!
— А о другой твоей кровинке, о Вике, ты подумал?
— Представь себе, подумал! Ничего с ней не случится из-за того, что она получит не все картины и стекляшки, а только половину. Уж поверь, бедствовать она не будет.
— Да я даже не об этом! Неужели ты не понимаешь, каким это будет для нее ударом?! Узнать всю правду. Какой позор!
— Успокойся, Маша. Вот, выпей воды.
— Я спокойна! — В комнате раздался звон.
— Ну вот, разбила мой любимый бокал, — печально констатировал генерал. — Теперь не будет у нас Адама, одна Ева останется… А с Викторией я поговорю сам. Она уже взрослый человек, как-никак больше четверти века за спиной, она поймет.
— Что поймет? Что ее отец, боевой генерал, уважаемый человек, добропорядочный семьянин, оказался любителем малолеток и чуть под статью не попал за растление несовершеннолетней?! — Мария Львовна была в бешенстве. — Да если бы не мой отец, ты бы потерял и свои звезды, и все свои ордена, и доброе имя!
— Да, твой отец, царствие ему небесное, хороший был мужик. Но, черт возьми, лучше бы я потерял все — и звезды, и ордена, и доброе имя, — но зато не слушал бы каждый день твоего нытья, не видел бы этой гримасы, с которой ты на него смотришь! Да, я виноват. Сто, тысячу раз виноват. Но чем виноват ребенок?!! Чем?! — Чувствовалось, что генерал уже не владел собой.
— Тем, что я его ненавижу! И этого щенка, и его мать, твою шлюху малолетнюю! Счастье еще, что она сдохла! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! — Мария Львовна орала в полный голос и, судя по звуку, колотила по чему-то кулаками.
— Заткнись! Заткнись, слышишь! Убью… — Голос генерала сорвался и перешел в хрип.
Я стоял под дверью, ни жив ни мертв, забыв даже, куда и зачем шел.
— Что с тобой? — в ужасе закричала вдруг Мария Львовна. — Валера?! Валерочка, тебе плохо?
Генерал сдавленно прохрипел что-то, но я не разобрал его ответа.
— Я сейчас, сейчас. Врача… Лекарство… Неотложку… — забормотала его жена.
Послышались шаги, и я в ужасе кинулся прочь, в считаные мгновения вернулся в зал, захлопнул за собой дверь и прислонился к ней спиной, пытаясь унять сердцебиение. Я мало что понял из услышанного, но твердо осознал одно — в моих интересах скрыть ото всех, что я стал свидетелем этого разговора. И я решил, что никому не стану об этом рассказывать.
Очень хотелось в туалет. Я выждал некоторое время, прислушался: вроде все было тихо. Больше ждать не было никаких сил. Я тихонько выглянул и только хотел выйти, как вновь послышался шум, и я вновь испуганно закрыл дверь. Судя по звукам, Мария Львовна помогала генералу дойти до спальни.
— Вот так, так… — приговаривала она. — Потерпи еще чуть-чуть. Сейчас ляжешь в кроватку, и все будет хорошо…
Но я лично терпеть больше не мог. Вспомнилось, что на одной из горок в зале стоял большой кубок — подарок генералу. Я подставил стул, снял со шкафа кубок и облегченно расстался с содержимым мочевого пузыря. Теперь надо было решать новую проблему — с кубком. Я подождал минут десять в надежде, что путь к туалету свободен, и вновь отправился к заветной комнате. Но меня опять подстерегала неудача — дверь в спальню была открыта, в коридор падала полоска света, и доносились голоса: взволнованный — Марии Львовны и сдавленный — генерала, невнятно бормотавшего что-то вроде: «Ничего, прорвемся!» Пройти мимо спальни незамеченным не было никакой возможности. Надежда избавиться сейчас от содержимого кубка испарялась на глазах. Сначала я ждал в коридоре, переминаясь с ноги на ногу, потом вернулся в зал, поставил кубок в угол и сел на диван.
«Утром, — решил я, — незаметно вылью это в туалет». Я прилег, сон сморил меня, я отключился и проснулся уже на рассвете. В квартире была какая-то странная суета, слышались незнакомые голоса, сильно пахло лекарствами. Я вышел и наткнулся на хмурую Басю. Она была необычно бледна, нос ее как-то заострился, глаза покраснели и припухли, точно она не спала всю ночь или много плакала.
— Ба, что случилось? — испуганно спросил я. Меня пугали перешептывания взрослых, всхлипы, доносившиеся из генеральской спальни.
— Сегодня ночью скончался Валерий Андреевич, — сказала она, сжав губы. — Иди домой и сиди там.