С первыми звуками сирены барак, в котором обитал Пьер и еще четыре сотни таких же изможденных, серых, неразговорчивых людей, зашевелился как просыпающийся от зимних холодов муравейник, и каторжники потянулись к баку с ржавой водой, а затем в столовую.
За завтраком к Пьеру подошел Луиджи:
— Сегодня в два. Жди у бокового пути, – и он как ни в чем не бывало принялся за еду.
Пьер незаметно припрятал пайку хлеба. Через пол часа начали построение. Сегодня Верт дежурил по бараку, и у него было пол часа времени до отправления в карьер. Он увидел, как Луиджи погрузили в вагонетку, и состав, громыхая и лязгая, исчез за чахлыми кустами можжевельника и дубняка.
Точно за две минуты до отправления Пьер как бы невзначай отправился к баку с водой. Дрожащими пальцами, поминутно оглядываясь, он маленькой заточкой отвинтил счетчик Гейгера со стены и бегом бросился к поезду.
За опоздание получив прикладом по спине, он повалился в грязь на дне вагона и отполз к своему месту на лавке. Ему пару раз наступили на руку и пнули в темноте – он так и не увидел кто, но это было не столь уж важно. Главное, что он достал счетчик Гейгера.
Если бы кто-нибудь узнал сейчас, что Пьер лишил всех возможности на следующее утро узнать, не грозит ли облучением дождевая вода в баке, его бы растерзали голыми руками, и ни один охранник не вступился бы. Вертухаи всегда только глумились и с удовольствием следили за расправой. Верт передернул плечами и сгорбился в углу.
Около полудня, заметив по длине тени, что близится время встречи, Верт осторожно направился в сторону заброшенной ветки. Он постарался, чтобы в это время почти никого с вагонетками и носилками по пути не встретилось. Луиджи работал в соседнем карьере и Пьер не знал, получиться ли у него улизнуть от дозорных. Путь был недолгим, но ему раза три казалось, что его сейчас заметят и остановят, а потом расстреляют. И все же он добрался до назначенного места.
К двум дня Верт уже стоял у стрелки, которая вела к заброшенному руднику. Пути еще не успели разобрать, и металлические конструкции жадно впитывали радиацию, каждую весну и осень приносимую ветрами с юга.
Он сделал вид, что чинит колесо вагонетки, но карабинер занервничал и явно решил узнать, в чем дело.
— Чего развалился, сволочь?
В поле зрения Пьера показались начищенные до блеска просвинцованные ботинки. Губы на холеном лице, скрытом за свинцовым стеклом маски презрительно скривились, и карабинер плюнул под ноги Пьеру. Жирный плевок скатался в мутный шарик в пыли.
— Тележку чиню, – француз сжался в ожидании удара.
Неожиданно сверху раздался булькающий звук. Пьер поднял глаза и обомлел: тело карабинера медленно оседало, а на горле его зиял широкий разрез, истекая чем-то густо-красным.
— Что? Струхнул, папаша? – Луиджи осклабился, отчего его щеголеватые усы вздернулись как у крысы.
Он небрежно вытер финку о спецформу охранника и презрительно сплюнул:
— Легавый! – итальянец вложил в это слово максимум презрения. – Что старик, ноги отнялись? Идем, засиживаться некогда. Гато Феррари ждет нас. Хороша одежка, да возиться некогда.
Луиджи с сожалением посмотрел на мертвого карабинера и еще раз с досады плюнул в него. Пьер заметил, что его руки дрожат. Уходя за итальянцем, он истово шептал молитвы, оглядываясь на бездыханное тело в луже крови.
— Шевели ногами, святоша, – Луиджи бодро прыгал впереди с автоматом через плечо.
Скоро рельсы закончились, и под ногами потянулась серая земля в выбоинах, местами покрытая жестким ежиком цепкой, бурой, ползучей травы. Все здесь было пропитано пылью, мелкой как тальк и всепроникающей как тараканы. От нее слезились глаза и першило в горле. Трава росла в небольших промоинах, там, где ночью выпадала роса или скапливалась редкая дождевая вода. Колючие шары чертополоха цеплялись за робу и мешали идти. Солнце все больше подбиралось к зениту. Вместо облаков собиралась тонкая дымка.
Часа через два даже без палящего солнца дышать сухой пылью стало почти невозможно.
— Ну, все, папаша, привал, – итальянец поболтал пустой бутылкой.
Луиджи по одним, только ему известным приметам отыскал чахлые заросли вязов и колючей полыни, в корнях которых притаилась лужа грязноватой воды.
— Дай-ка Гейгера сюда, папаша, – Луиджи требовательно протянул руку.
Пьер безропотно отдал ему счетчик.
— Неплохо, семьдесят два. Пей, отец, – Луиджи уступил место у лужи. – У "котов" эта помойная яма гордо называется Оазис Феррари.
— Скоро мы дойдем? – сипло спросил Пьер.
— Скоро, очень скоро. По крайней мере ты, старик.
Пьер обернулся и увидел направленный на него ствол автомата.
— Извини, святой отец, но мне нужен был кто-то, кто понесет воду и еду. А теперь я как-нибудь сам. Тут недалеко. Может, ты чего-то хочешь напоследок? Закурить? – Луиджи лениво посмотрел на него.
— Сделай одолжение, не называй меня святым отцом, – ответил Пьер.
— Как скажешь.
Луиджи нажал на курок. Автомат сухо щелкнул. Взяв воду, счетчик и хлеб, итальянец, весело посвистывая, пошел к югу. В небе стали собираться черные вороны. В пыли осталось лежать тело мертвого врача-генетика Пьера Бенуа Верта.
До самого заката Луиджи шел, не сбавляя шага: погода начинала портиться и надо было успеть.
Декабрьский вечер затянул небо мутно-серой пеленой туч, и только на самом западе закатное солнце окрасило багряным цветом разрыв между далекой линией горизонта и резкой кромкой облаков. Луиджи изрядно подустал, петляя мимо залитых дождем болотистых низин, где было опасно долго находиться без свинцового костюма, и редких зарослей кустарникового дуба с красно-бурой листвой и цепкими ветками, где в это время года легко можно было встретить клубки готовящихся к спячке змей-медянок или выводки черных осенних крысят. Холмы слева от Луиджи охватил предзакатный пожар, и пыльная разбитая дорога пошла круто вверх.
Внимание итальянца привлек тихий шорох, идущий из подлеска на обочине. Резко повернувшись, Луиджи передернул затвор, но поднять автомат он не успел.
— Стой тихо, если хочешь жить, – раздалось из кустов, и на дорогу вышел заросший здоровенный детина в кожаной безрукавке, блестевшей сотнями заклепок, и с помповым дробовиком, казавшимся в его руках игрушечным.
Шею его украшал тяжелый медальон на цепи с изображением оскаленной морды не то кота, не то ягуара.
— Кто такой? Зачем явился? – лениво поинтересовался дозорный, не теряя, однако рук Луиджи из виду.
Еще двое таких же, как и этот, стражей тихо вышли из подлеска и отобрали у Луиджи самодельный нож и автомат. Итальянец не сопротивлялся: все равно он шел к Феррари, а раз он свой, то вещи вернут. Возможно, вернут, поправил себя беглец.
— Я иду к Гато. Будьте так любезны, проводите меня к нему.
Луиджи постарался, чтобы его речь прозвучала не слишком язвительно, и хмурый здоровяк, оценив усилия итальянца, хмыкнул и отпустил его вперед по дороге. Сам он пошел сзади, побрякивая оружием. Еще один человек остался в лесу, не выставляясь на показ. Луиджи видел только изредка, как покачиваются ветки.
В просвет между одинокой сосной и скалой, за которой она скрывалась от ветра, проглянули полуразрушенные здания. Куполообразные конструкции, местами обвалившиеся и поросшие цепким плющем, частью уже лежали в тени невысоких холмов. Даже Луиджи, не так часто посещавший церковь, узнал в них очертания древних храмов, стоявших здесь до войны.