Выбрать главу

Щелчок замка в двери.

Тяжело, но я поднимаюсь на ноги так быстро, насколько это возможно. Я не собираюсь давать ему преимущество над собой.

Люциус молча входит в комнату. Бесшумно прикрывает за собой дверь и запирает ее заклинанием. Он не улыбается и не усмехается, даже не хмурится. Его лицо, словно маска, не выражает абсолютно никаких эмоций.

Он один. Возможно, он думает, что меня будет настолько просто расколоть, что ему даже не понадобятся помощники.

Но, возможно, он настолько тщеславен, что не желает ни с кем делить свой триумф…

В любом случае, я заперта в камере наедине с человеком, который хочет видеть мои боль и страдания.

Я должна быть сильной. Я должна вцепиться в воспоминания, всплывающие в мыслях.

Глаза Невилла, блестящие от слез, когда его мать кладет фантик от конфеты в его ладонь. Беллатрикс Лестрейндж насмехается над ним, упоминая его мать, которую она пытала до тех пор, пока та не сошла с ума.

Он смеряет меня взглядом. Быстро и холодно.

Итак, мисс Грейнджер, теперь Вы ответите на мои вопросы. Вы будете отвечать четко и правдиво. Вам все ясно?

Дыши. Вдох. Выдох.

Вы должны будете убить меня, прежде чем я скажу Вам хоть что-то.

Он снисходительно улыбается.

Проверим?

Мне жарко. В комнате тепло и душно. Внезапно мне начинает казаться, что я не могу вздохнуть.

Я не могу позволить страху сковать меня. Я еще сильнее ненавижу и еще больше злюсь.

Страшное, всепоглощающее чувство вины, что испытывал Гарри, когда он, не желая того, привел Сириуса к смерти. Рон, лежащий в больничном крыле, почти при смерти, после отравления.

Он вытаскивает небольшую фляжку из-под мантии и протягивает ее мне.

Могу я предложить Вам воды?

Я инстинктивно с жадностью тянусь к фляжке, выхватывая ее из его рук. Я быстро подношу ее ко рту и чувствую на губах живительную влагу…

Боже, что я делаю?

Я грубо возвращаю ему флягу, злясь на себя за собственную тупость. Он издает смешок, забирая ее у меня.

— Думаешь, я хочу обмануть тебя, подмешав в воду что-то, что развяжет тебе язык? Считаешь меня настолько примитивным, — он усмехается так, будто чувствует себя оскорбленным. — Вы обижаете меня, мисс Грэйнджер. Хотите верьте, хотите — нет, но я всего лишь пытался проявить гостеприимство.

Гостеприимство?

Он медленно делает большой глоток из бутылки и улыбается, глядя на меня.

— Да, я старался быть любезным. Но, кажется, Вы не хотите пить…

И он переворачивает бутылку вверх дном, выливая драгоценную жидкость на пол. Я заворожено смотрю, как она растекается лужицей, тонкими ручейками бежит по желобкам между камнями, утекает в никуда.

Ублюдок. Чертов, проклятый… Господи, я так хочу пить!

Он прячет бутылку в карман мантии и достает оттуда перо и пергамент. Пергамент зависает перед Люциусом в воздухе, перо тоже зависает в самом начале пергамента. Все это так похоже на то, что использовала Рита Скиттер. Только вот перо было не ядовито-зеленого цвета, а кроваво-красного, и очень маленькое. Люциус поворачивается ко мне и замечает мое любопытство.

— Это особое перо, — поясняет он. — Если ты говоришь правду, чернила пишут черным, если же ты лжешь, их цвет — красный. — Он противно улыбается мне. — Всего лишь небольшие меры предосторожности. Вы уж не обижайтесь на меня за то, что я не могу полагаться на Вашу честность и откровенность.

Проклятье! Что ж, значит, ложь — не вариант. Я должна была предвидеть это. Но у меня все еще есть альтернатива — я могу просто молчать.

Он отступает от пера и пергамента и произносит громко и четко:

— Люциус Малфой осуществляет допрос заключенной грязнокровки Грэйнджер в камере пятнадцать.

Заключенной грязнокровки Грэйнджер? Неужели «Гермиона» — это слишком много для меня?

Перо царапает пергамент, оставляя на нем черные отметины. Люциус удовлетворенно кивает, прежде чем повернуться ко мне.

— Вы готовы?

Докажи ему, что ты сильная.

Я улыбаюсь ему, с трудом выговаривая:

— Конечно.

Он удивленно приподнимает брови, принимая мой вызов, но продолжает улыбаться, наслаждаясь этой игрой. Он вытаскивает свою палочку из рукава мантии.

— Тогда, приступим.

Я стою прямо, как натянутая тетива. Все мое тело — с головы до пят — напряжено.

Я не боюсь его.

Какая глупая, жалкая ложь.