Хочется плакать, кричать, истекать кровью. Все что угодно, лишь бы не принимать ужасающую истину ее слов.
— Ты права, Белла, — Люциус поворачивается ко мне. — Будет мудро с вашей стороны прислушаться к этим словам.
Я закрываю глаза, желая отгородиться от всего. Но они с нами еще не закончили.
— Вы нам поведаете об Ордене, мисс Грейнджер?
Голос Люциуса вынуждает меня открыть глаза.
Как я могу дать им то, что они хотят, не подводя хороших, невинных людей под смертный приговор?
И как я могу выстоять, не причиняя Рону еще больше боли?
Я храню молчание и пытаюсь решить, что делать. Я чувствую, как реальность давит на мои плечи.
— Ты будешь отвечать, грязнокровка? — Люциус пристально наблюдает за мной.
Я смотрю на Рона, который дрожит на полу, его глаза закрыты, а по щекам текут слезы. Я перевожу взгляд с Люциуса на Беллатрикс, на Долохова, потом снова на Люциуса.
— Как вы спите по ночам?
Люциус улыбается покровительственной улыбкой.
— Как видите, очень хорошо.
Я открываю и закрываю свой рот несколько раз, как дурацкая золотая рыбка, пока Люциус вконец не теряет терпение.
— Мне жаль делать это, грязнокровка, — говорит он, впрочем, безо всякого сожаления в голосе. — Но я боюсь, ты не оставила мне выбора. У меня нет времени на раздумья.
Он поднимает палочку, но направляет ее не на Рона.
— Империо!
Мысли исчезли. Чувства тоже. О, как замечательно, прекрасно…
Тепло и светло. Меня освободили от стены. О, как это мило с вашей стороны! Вы же сделаете все что угодно ради меня, правда?
— И вы ведь окажете нам одолжение, не так ли?
Улыбка. Кивок. Все что угодно для вас.
— Тогда возьмите этот нож.
Нож. Свет в моей руке — совсем не тяжелый. Оставьте меня в этом состоянии навсегда, и я сделаю все что угодно, чтобы угодить вам, о, я обещаю, я…
Рука. Не узнаю. Не моя.
— Отрежьте большой палец.
Нет…
— Отрежьте большой палец.
Палец. Чей палец?
Так тепло, так уютно…
— Гермиона? Пожалуйста, Гермиона, борись, пожалуйста…
Теплая рука стирает вторгшийся голос
— Отрежьте большой палец.
Да, конечно.
Лезвие входит в плоть, но встречает сопротивление, вонзаю глубже…
Я сделаю все для этого голоса, все…
Кровь сочится из раны.
Все что угодно…
Тепло ускользает от меня, все вокруг наполняется криками, болью и кровью.
Не моя кровь. Не моя боль.
Не мои крики.
О…о боже, чертчертчерт!
Рон кричит. И укачивает свою руку. Свою окровавленную руку…
Я осматриваю себя.
Кровь. Кровь повсюду, липкая и темная на моих руках, на полу.
О, боже, господибожемой!
Палец — его палец — лежит на полу в луже крови. Отрезанный.
О, боже мой!
И крики. Мои крики и его. Слишком много шума и крови, — о, боже правый! — это просто ад.
Мы в аду. И это Люциус затащил нас сюда.
И я ломаюсь. Я выкрикиваю все, что знаю, об Ордене Феникса, о его членах, и его действиях. Я даю им имена, адреса, краткое досье на каждого из тех, кого я знаю и люблю, а также имена их друзей, членов семьи и даже случайных знакомых. Что угодно, лишь бы остановить мучения Рона.
Через некоторое время, когда я уже сказала им все и даже больше, Люциус протягивает ко мне свою руку.
— Достаточно.
Я делаю глубокий вдох, вытирая влажные губы.
Долохов смотрит на пергамент.
— Она сказала правду.
Люциус бросает короткую и холодную улыбку.
— Хорошо. Значит, мы можем двигаться дальше.
— Нет, погодите! — я ползу к Люциусу, забыв о гордости, которая впрочем, никогда ничего не значила. — Пожалуйста, верните его палец на место. Я знаю, что это возможно, пока прошло не слишком много времени. Я сделаю все что угодно, пожалуйста…
— Все, говоришь? — смеясь, спрашивает Долохов. Но Люциус быстро обрывает его.
— Пожалуйста, Антонин, не продолжай. — Он смотрит на меня, и я чувствую, как слезы обжигают мои глаза. Он слишком долго на меня смотрит.
Наконец, он движется от меня по направлению к Рону, который стонет и катается по полу.
— Подними его палец и приставь его на место.