Он внимательно смотрит на меня некоторое время, и в его взгляде нет злобы, только спокойствие.
— Ты действительно в это веришь? Драко рассказывал мне про твою дурацкую эскападу по защите прав эльфов. О, как мы смеялись над этой маленькой историей. Ты действительно надеешься изменить мир к лучшему, маленькая грязнокровка?
Я не отвечаю. Он и так уже много обо мне знает. Как будто он хочет знать обо мне все, вывернуть наизнанку всю мою душу.
Я не собираюсь открываться ему.
— Такие ли уж мы разные, ты и я? — он говорит тихим, спокойным голосом. — Мы оба хотим изменить мир. Я хочу избавить магический мир от магглов, и я иду на любые меры для достижения своей цели. Ты — ты хочешь, чтобы магическое сообщество освободило эльфов. Ты надеешься, что это сделает мир лучше? Как далеко ты готова зайти, чтобы достичь своей цели?
Он опять проникает в мой разум. Я чувствую, как невидимая рука перебирает мои мысли.
О, мне уже все равно. Ну что будет, если он узнает? Ничего уже не имеет значения, после того, что я сотворила с Роном…
— О, не думал, что ты так жестока! — Он радостно смеется. — И какая же ты все-таки маленькая лицемерка. Смела читать мне нотации насчет моего безжалостного поведения, а сама оставляла домашним эльфам одежду! — Он неодобрительно смотрит на меня. — Домашние эльфы не хотят свободы. И ты знала это, но решила силой заставить их.
— Но им нужна свобода! — говорю я обреченно. — Им промыли мозги такие тираны как вы, заставив думать, что им и так хорошо. Каждое существо имеет право быть свободным, они поймут это рано или поздно.
Но мои слова — что о стенку горох. Люциус не слышит меня. Он пристально смотрит мне в глаза и хмурится.
— Оказывается, мы не такие уж и разные. Мы оба готовы действовать с особой жестокостью, чтобы достичь своих целей. Единственная разница в том, что я готов это признать.
Боюсь, что с меня хватит. Слезы текут из глаз, когда я, наконец, сдаюсь.
— Я не такая как вы! Я не такая!
Я кричу сквозь рыдания. Я ненавижу себя за это, пытаюсь остановиться, но просто не могу.
— Да, ты права, — он отпускает меня, и я падаю на пол. — Мы абсолютно разные. Я бы никогда не ударил в грязь лицом перед своим врагом. Это позор. Я, возможно, смог бы тебя уважать, если бы ты не была такой слабой.
Он разворачивается и покидает комнату, осторожно закрывая за собой дверь. Он оставляет меня одну рыдать, скрючившись на полу в луже крови моего самого лучшего друга, и дрожать от боли и жалости к самой себе.
Глава 7. Месть
Раздавлена я мукой…
На что дерзаю, вижу…
Только гнев
Сильней меня, и нет для рода смертных
Свирепей и усердней палача…
Эврипид. Медея. (пер. Иннокентий Анненский)
Страданья подавили мою волю, и я отныне знаю хорошо,
На что могу я быть способна. Спасибо гневу! Все из-за него. — Эврипид. Медея. (вольный перевод — kama155)
Наша труппа актеров рада представить вам трагедию в четырех действиях. Наслаждайтесь!
С тех пор, как меня последний раз водили в туалет, я не вставала со своего… кхм, ложа.
Я считала камни на потолке. Ровно сто пятьдесят два черных камня, слегка различных по форме и текстуре.
Сто пятьдесят два камня.
А, может, я неправильно посчитала? Надо попробовать еще раз, просто чтобы убедиться…
Я чуть шевелюсь и чувствую, как солома царапает кожу сквозь грубую ткань мантии.
Хочу в ванную. Хочу еще раз вымыть руки, хоть и большой пользы это не принесет. Последний раз, когда я была в уборной, мои руки были в крови, и я смывала ее до тех пор, пока вода не стала кристально чистой, но ничто не могло смыть запах. Он буквально въелся в пальцы.
Не думаю, что когда-нибудь смогу избавиться от запаха крови Рона.
Нужно встать. Лучше уж нарезать круги по камере, чем лежать бревном. Но голова гудит, и стоит мне приподняться, как перед глазами все плывет.
Может, мне лучше не двигаться?
Я смотрю в потолок, погруженная в свои мысли, и здесь так жарко. Пот пропитал мантию, и она прилипла к коже, а по лицу струятся маленькие капельки, и я даже могу поймать некоторые из них языком.
Я бы хотела принять горячую ванну. Погрузиться в воду с ароматной пеной, почувствовать, как она окутывает мое тело, а потом нырнуть с головой и забыть о существовании внешнего мира. Лежать в абсолютной тишине.
Кажется, прошла вечность с тех пор, как Беллатрикс и Долохов увели Рона, а Люциус вылетел из камеры, обозвав меня жалкой. Наверное, больше суток. Вероятно, двое или трое.