— Тьфу, черт побери! — выругался Шилов, поднимаясь с коленей. — Да перестань ты, прекрати выть сию минуту! Боже, как ты мне надоела со своей ревностью и подозрениями!
— Я женщина, Вики, — всхлипнула экономка. — Любящая женщина.
«Дьявол ты, а не женщина, — в сердцах подумал Шилов. — Вот уж поистине крест мученический взвалил на себя! Ведь уговаривали друзья: не бери, зачем тебе эта женоподобная бегемотиха? Сплошной шокинг. Не послушался, рассчитывал на полусемейную маскировку. А она уже третий месяц жилы тянет, живьем сожрать готова ради ненасытной своей ревности.
Ну погоди, завтра среди ночи не так заголосишь, сразу вспомнишь свой купеческий домик на Шаболовке. И поделом: за каким лешим надо было переться на край света?»
Шилов на мгновение представил колоссальный водяной вал, который внезапно обрушится на поселок, сметая и сокрушая все на своем пути… И почувствовал нечто похожее на жалость к этой любвеобильной глупой толстухе. Может быть, утром отправить ее с обозом в город по какому-нибудь делу? Нет, не стрит. Она же первая шум подымет, догадается, что спроваживает ее умышленно. Ну что ж: «Каждому свое», — говорили древние римляне…
— Иди топи баню, — сухо приказал Шилов. — Вечером буду мыться.
— Как, Вики? — удивилась Леокардия Леопольдовна, — У нас же баня в «чистый четверг»? По традиции.
— К черту традиции! Делай, что тебе говорят!
Он разъяренно топнул ногой и экономка мигом выкатилась из комнаты.
Все должно быть как перед настоящим боем: обязательное мытье, чистое белье и… молитва. Молиться он еще не разучился, тем более что из всех «приворотных» молитв знал только одну, предбоевую: «Даруй нам святой великомученик победоносец— Георгий…».
Может, это была просто блажь, мистическая чепуха, но он не хотел пренебрегать привычкой, которая сложилась в смутные годы гражданской войны и не однажды с удивительным постоянством оправдывала себя.
С рюкзаком, конечно, получилась накладка: напрасно он поторопился… Это и завтра сделать не поздно было. Ну да ничего: от Леокардии ничто никуда не уходит. А все, что случится потом, — решит завтрашняя ночь.
Берлин передавал спортивные репортажи — Германия жила Олимпийскими играми. В перерывах выступали вожди гитлерюгенда, хвалились рекордами арийской молодежи, склоняли во всех падежах бойкое слово «национал-зоциалисмус» и дерзко кричали «Зиг хайль». Клич этот переламывался на радиоволнах эфира, двоился, троился, уходил куда-то далеко в темные глубины космоса, отдаваясь гулким туннельным эхом.
Слушая, Шилов хорошо представлял себе раскрасневшиеся решительные лица белобрысых юных вождей, посмеиваясь про себя, кивал: да это неплохо, бирензуппе! Такие мальчики способны маршировать сколько угодно, способны клацать каблуками до тех пор, пока под ногой будет что-нибудь твердое. Если понадобится, они запросто обмаршируют весь земной шар, по любому меридиану: с песней, под бой барабанов и треск новеньких «шмайсеров».
Потом диктор-пропагандист на всю катушку чехвостил «советише русланд», не особенно стесняясь в выражениях и эпитетах. Приводил «неопровержимые данные» о росте агрессивности Красной Армии, которая уже сегодня имеет под ружьем «двенадцать миллионов солдат и сорок подлодок на Балтике». Над немецкими дипломатами в России нависла серьезная угроза…
От Лиги Наций летели пух и перья, особенно в связи с недавним предложением Максима Литвинова об изменении Устава (усиление коллективной безопасности и действии против агрессора). Ниточки-то, в конце концов, тянулись в Испанию, где вовсю полыхала война и где франкистские фаланги шли в атаку бок о бок с «ребятами Муссолини» и «голубоглазыми бестиями» из СС.
Шилов выключил приемник и подумал, что именно с этого международного обзора надо будет начать деловой инструктаж Евсея Корытина. Пусть болван поймет, что ближайшей ночью они идут не на пустяковую вредительскую диверсию, а на крупное политическое дело, которое эхом отзовется в западных мировых столицах. И что оба они не какие-нибудь отщепенцы-рецидивисты, а бойцы единого огромного фронта — на дальнем фланге, указанном самой историей.
26
Не нравилась Гошке новая работа — чем дальше, тем больше становилась не по душе. Из-за этакой работы дерганая жизнь складывалась: сутки — в карауле, другие — на отдых, потом — служебный день (хозработы разные — кто куда пошлет). И сызнова — та же шарманка.
Стояние на сторожевом посту сразу опостылело Гошке. А ну как четыре часа проторчи чурбаном безгласым на одном месте, потом еще, да еще по четыре! И солнце тебя палит, и комарье жрет, а ты стой стоймя, хлопай гляделками, разговаривать, курить — не моги! А уж про выпивку вовсе забудь.