— Ну, и о чем ты хотела поговорить? О Валерке?
— Рассказывай, — сказала я.
— Что?
— Все, — сказала я, — Ну, что ты молчишь?
— А что мне сказать? — отозвался он вяло, — Валерка, он…. Мы познакомились уже там, он сержантом был. Он меня научил всему.
— Убивать, то ли?
— Дура ты, Лера.
— Ну, может, и дура, — согласилась я покорно.
— Он мне мозги вставил куда надо, ясно? А потом, уже здесь, он меня нашел и помог мне. На ноги встать. А то я тогда совсем крышей поехал.
— А криминал?
— Криминал…. Прицепилась же ты к слову, Лерка. Если человек зарабатывает, как может, это, по-твоему, криминал?
— Смотря как он зарабатывает.
— Как может.
— Ну, и что там было? Что вы делали?
— Ничего. Разбирались просто со всякими.
— Я не понимаю.
— Ну, чего ты не понимаешь? — сказал он раздраженно, — На стрелки ездили. Ду-маешь, тогда много было ребят, которые разбираются… ну, в боевых действиях разби-раются, и морду могут набить кому хочешь, и не боятся под пули лезть?
— А потом? — сказала я.
— Потом я от этого дела как-то отошел. Выбился в частные предприниматели мелкого пошиба. Валерка-то все рвался наверх. С ним еще несколько ребят, из наших. Он и мне мозги вправлял, да только я…
— На этот раз не вправил?
— Лер, ты не поймешь.
— А ты объясни.
— Валерка был… ну, смыслом моей жизни. Очень долго. Я в Афгане выжил только из-за того, что он был рядом. Мне стыдно, что ли, было. Я же знаю, он каждый миг меня оценивал. Он со всеми так. Оценивает каждый поступок. И если человек в чем-то сплоховал, Валерка просто ставит на нем крест. Я же знал, что если я дам сла-бину, я для Валерки просто перестану существовать. Стану пустым местом. Я ведь знаю, что он прав. Он редкий человек, Лерка, таких больше нет.
— А что случилось? Поссорились вы, что ли?
— Он… в общем, он едва не погиб. Машину, в которой он ехал с ребятами, об-стреляли. Шома и Витек погибли, а Валерка выжил чудом. Я его вытаскивал из той машины, ясно? — в его голосе снова послышались агрессивные нотки, — Это же не опи-сать, что со мной тогда было. В этом, наверное, все и дело. А потом Валерка сел.
— В каком смысле?
— В прямом, — сказал Саша. И посмотрел на меня — так грустно и спокойно.
Не знаю, что я почувствовала, когда он это сказал. Реальность надвигалась на меня весь сегодняшний день, и вот она придвинулась так близко, что нависла у меня над головой, и ее черная тень закрыла мой простой и понятный мир. Я просто почувст-вовала, что сейчас, сию минуту реальность упадет мне на голову.
— И долго он сидел? — спросила я.
— Четыре года. Вышел по амнистии. Ты не спрашиваешь, за что.
— Я примерно представляю.
— В общем, он сел. И в то время я как-то отошел. От дел. Ушел в сторону. Когда Валерку выпустили, он пытался меня воспитывать, но я решил, что хватит.
— Почему?
— Лер, ты только не подумай, у него нормальный бизнес сейчас, ничего такого.
— Угу, — сказала я.
— Понимаешь, я…. В то время я так опирался на Валерку, что, случись с ним что, я бы просто сдох вместе с ним. Я не знал бы, как жить, ясно?
— И ты решил больше не пускать его в свою жизнь?
— Именно.
— Саш…
— Что?
— Он же был у тебя на дне рождения.
— А ты поверишь, что я его до этого пять лет не видел? Мы перезванивались ино-гда, а встречаться не встречались.
— Почему он не женат?
Саша поерзал на стуле.
— Что, женат?
— Нет, что ты! Он в разводе, давно уже. Как вернулся оттуда, с Афгана в смысле, так и развелся. Он, понимаешь, рано совсем женился, а она такой дрянью оказалась. И дурой, и дрянью.
— Поэтому он больше и не пробовал?
— Ну, может. Знаешь, он ведь… — Саша вдруг заулыбался, странно так, мечта-тельно и растерянно, — Он же прям с ума сошел по тебе, я уж и не думал, что когда-нибудь увижу такое. Он мне сказал: если у тебя с ней что-то есть, я тебя убью.
— По-твоему, это должно мне понравится?
— Знаешь, я никогда раньше не смог бы представить Валерку влюбленным. Он вообще не привязчивый. Не знаю, всегда такой был или там стал, не знаю. Валерка не привязывается. Ни женщинам. Ни к друзьям. Он легко расстается с людьми, если люди по какой-то причине перестают его устраивать. Люди нуждается в нем, он сам ни в ком не нуждается. Но тех, кого он держит вокруг себя, за тех он отдаст жизнь.
— Мне не нужно, чтоб за меня отдавали жизнь, — сказала я.
— Ты так думаешь? Знаешь, Лер…. В общем, я хотел сказать тебе…
— Да?
— Он с ума сходит, Лер. Я его двадцать лет знаю, но я никогда его таким не ви-дел. Знаешь, устраивает он тебя или нет, но, Лер, отнесись к нему не так, как к очеред-ному ухажеру, которому просто хочется погулять с красивой девушкой. Здесь все серь-езно, Лерка. Понимаешь, он, конечно, такой, ну, крутой, но сердце у него — беззащит-ное. Я двадцать лет его знаю, Лерка, я знаю, что говорю.
А потом он ушел. Я только закрыла за Сашей дверь, как грянул телефонный звонок — из обоих аппаратов. Я побежала в спальню и схватила трубку. Честно говорю, я почему-то подумала, что это Валера. Хотя зачем ему звонить среди ночи.
В трубке царило молчание. Даже дыхания не было слышно.
— Я вас не боюсь, — сказала я в приступе неожиданного веселья, — Я вас не боюсь, слышите?
И положила трубку.
В квартире стало так тихо. Я разозлилась. Пошли и раздвинула все шторы, и мо-розная звездная ночь обрушилась на меня изо всех окон.
Я не боюсь больше, нет. Пусть меня убьют. Пусть я умру, я больше не боюсь. Я жила, как дурочка, в добровольной тюрьме, не смея выйти за собственноручно создан-ные стены. Но все изменилось. Я увидела "мир иной". Я больше не боюсь.
Там лап ленивых плавное движенье
Рождает страшный тишины раскат,
Но вот одна из кошек, взяв мишенью
Блуждающий по ней тревожно взгляд,
Его вбирает в свой огромный глаз, -
И взгляд, затянутый в водоворот
Зрачка, захлебываясь и кружась,
Ко дну навстречу гибели идет,
Когда притворно спящий глаз, на миг
Открывшись, вновь смыкается поспешно,
Чтоб жертву в недрах утопить своих:
Вот так соборов окна-розы встарь,
Взяв сердце чье-нибудь из тьмы кромешной,
Его бросали богу на алтарь.
Это Рильке. «Окно-роза». Я не хочу сказать, что сердце мое бросили на алтарь. Это взгляд мой пойман и утоплен. А Валера похож на кошку, очень похож. Вкрадчивая походка, руки в карманах и этот поворот головы, глаза, слегка приподнятые к вискам.
Вот еще из Рильке:
…Не так уж трудно
понять убийц, но это: смерть в себе,
всю смерть в себе носить еще до жизни,
носить, не зная злобы, это вот
неописуемо.
"Это вот — неописуемо". Он — неописуем. Я сразу поняла это, с первого взгляда. Надо в следующий раз подвести его к зеркалу и посмотреть, отразиться ли он там. Мне даже кажется, что не отразится. Зеркало не примет его. Не выдержит. Что ни говори, а у зеркал тоже есть нервы.
Валерка все-таки позвонил. Смешной такой, звонит и говорит:
— Это я. Я тебя разбудил, да?
Если б я о нем не думала в тот момент, я бы его просто не узнала. Да и поздно уже, нормальные люди спят, одна я сижу, дурочка, дневник мучаю.
— Нет, — сказала я, — Не разбудил.
— Лер, четверть второго. Ты что не спишь?
— Я о тебе думаю, — ляпнула я.
— Думаешь, как бы меня отшить завтра?
— Не-ет. А ты зачем звонишь? Сказать, что ты завтра занят?
Он засмеялся.
— Лер…
— Что?
— Поговори со мной немного, раз уж ты не спишь.
— О чем?
— Все равно. Расскажи что-нибудь. Или стихотворение прочитай.
"Ладно же!" — подумала я и рассказала ему «Окно-розу».
— Круто, — сказал он, — А еще?
И я зачем-то, по какой-то неведомой причине рассказала ему «Единорога». Си-дела с закрытыми глазами и медленно проговаривала вслух эти строки, которые вечно звучат в моем сердце — и это не пустые слова! Порой я думаю: что же видел Рильке, ко-гда писал эти слова, как он мог увидеть ИХ — моих родителей, моих бедных, мертвых родителей, которых сгубила сеть чудес?