Ее и без того круглые глаза расширились от удивления и удовольствия.
– Брайан! – позвал он.
Брайан вышел из гостиной, с трудом удерживая жирного, рыжего кота в своих маленьких ручках. Глаза Беатрис наполнились слезами, и она захлопала в ладоши.
– О Иисусе! – воскликнула она. – Вы нашли моего...
– Котика! – хором сказала Оливия, Майлз и Брайан. Вложив мурлыкающего кота в руки Беатрис, Майлз сказал:
– Уверен, вы с Брайаном найдете чем развлечь Диккенса до конца вечера. Верно, дорогая?
Беатрис улыбнулась.
– Конечно. – Взяв Брайана за руку, няня повернулась и зашаркала к двери, остановилась и лукаво бросила:
– Диккенс был черным.
Майлз сунул руки в карманы брюк.
– Неблагодарная старуха, – пробормотал он. – Мне бы следовало уволить ее.
– Но ты же этого не сделаешь? – Оливия обвила рукой руку мужа и улыбнулась ему в лицо.
– А теперь твой свадебный подарок.
– Свадебный подарок для меня? – Он улыбнулся как их сын. Глаза его плясали от радостного возбуждения.
Оливия вывела его в открытые двери, где ожидал Арман, очень представительный в своем черном костюме и белых перчатках.
Оливия с Майлзом вышли на крыльцо. Сумеречный свет отбрасывал вокруг розоватое свечение, а у подножья ступенек стоял Чарльз Фоулз, делая вое возможное, чтобы успокоить приплясывающего, бьющего копытом верного арабского скакуна, который заржал, едва завидев Майлза. Майлз остановился как вкопанный.
– Гданьск.
– Потребовалось несколько месяцев, чтобы найти его, пояснила Оливия, крайне тронутая чувствами мужа.
– С тех пор как он был продан с аукциона в декабре, его продавали еще три раза. Похоже, он никому кроме тебя не позволит ездить на нем. Я думаю он станет прекрасным отцом для жеребят Жемчужины.
Майлз закрыл глаза, затем без предупреждения подхватил ее на руки и вернулся в дом. Когда он поднимался по лестнице, смеющаяся Оливия заявила, что он непременно сломает себе спину прежде, чем доберется до самого верха.
Но он даже не запыхался к тому времени, когда опустил ее на пол в спальне. Они долго стояли перед зеркалом, любуясь своим отражением в зеркале. На ней было изысканное свадебное платье, которое бесчисленное количество жен Уорвиков надевали до нее, включая жену Дэмиена – Бонни. А он, Майлз Кембалл Уорвик, ее муж, был одет в сногсшибательно красивый синий фрак с бархатным воротником, окантованным шелковым шнуром. Жилет был сшит из белоснежного атласа, а брюки имели голубовато-серый цвет. Бело-розовая бутоньерка выглядывала из петлицы пиджака.
– Я люблю тебя, – вымолвил он наконец.
Оливия закрыла глаза, купаясь в трепетном восторге, который перехватывал дыхание.
Его пальцы медленно двинулись вдоль спины, освобождая каждую пуговку до тех пор, пока платье с легком шуршанием не соскользнуло с плеч на грудь, обнажив бледно-розовый цветок на белой коже.
Майлз нежно коснулся его, обведя контуры кончиками пальцев. Все это время он не сводил глаз с ее отражения в зеркале.
– Я когда-нибудь говорил тебе, что обожаю розы? – спросил он.
Она кивнула, и Майлз легким движением руки сдвинул платье ниже, так, что оно соскользнуло к талии, прошуршало вокруг бедер и веером легло у ее ног на полу. Все ее органы чувств сосредоточились на волшебстве его рук, творящих чудеса с ее телом, сладкой болью отзывающимся на его ласки, томящимся в ожидании его любви.
Майлз нежно куснул ее чувствительную кожу за ухом.
– Когда я брал тебя в первый раз, я причинил тебе боль, – пробормотал он. – Ты была девственницей, но я тогда оказался слишком пьян и расстроен, чтобы понять это. И все же ты простила меня. Ты спасла саму мою жизнь, а я отплатил тебе болью. Мне не хватит жизни, чтобы загладить свою вину перед тобой.
Она молчала. Она чувствовала себя такой восхитительно слабой. И такой полной жизни.
Оливия не заметила, как он снял с нее корсет и белье, потом туфли и тонкие шелковые чулки – настолько поглотило ее безмерное ощущение счастья. Затем муж положил ее на постель среди белых шелковых простыней и разбросанных по ним розовых лепестков.
Очень скоро он присоединился к ней, обнаженный, лаская, возбуждая, дразня до тех пор, пока она не вскрикнула и не затрепетала от восхитительного экстаза любви, переполняющей сердце, душу и тело, пьянящей, как аромат роз за окном, и безграничной, как вересковые луга, тянущиеся до самого горизонта.
Потом они лежали, обессиленные, но счастливые, дрожа от ночного ветерка, влетающего в открытое окно.
– Спасибо, – наконец сказал он. Оливия улыбнулась.
– За что?
– За то, что веришь в меня. Но, главное, за то, что любишь. – Он снова заключил Оливию в свои объятья и держал так до тех пор, пока тепло ее тела не смешалась с его теплом, пока страсть не вспыхнула с новой силой, и он перевернул ее на спину, рассыпав волосы словно мерцающее пламя среди подушек и лепестков. И они снова слились – медленно, возвышенно, в гармонии душ и тел, раскрывающихся навстречу друг другу.
– Спасибо за моего сына, – произнес Майлз.
Она ахнула и вздохнула, охваченная таким сильным порывом чувств, что казалось, вот-вот разлетится на тысячи кусочков восторга.
– Есть только одно, что могло бы сделать меня счастливее, чем я есть теперь, – послышались его нежные слова сквозь пелену блаженства.
– Скажи мне, – выдохнула она. – Скажи быстрее, любимый, и я сделаю все, чтобы это сбылось.
Майлз поцеловал ее легко, нежно и, погружаясь в ее манящие глубины, прошептал:
– Дочка, похожая на тебя.