- Кто приезжает?
- Лаврентий.
- О нет! - она резко села, натянула на грудь простыню. - Зачем он здесь? Нам так хорошо. А он чужой, неприятный человек. Он - отвратительный человек. Этот жабий взгляд, потные ладони, мокрые губы...
- У нас, наверное, тоже есть неприятные черты внешности, - миролюбиво сказал Иосиф.
- Надеюсь, что все-таки мы не такие мерзкие. Но ты прав, дело не во внешности, дело в том, что он мерзкий человек.
- В чем дело? Приведи факты. Ты меня не убеждаешь, я не вижу фактов.
- А я не знаю, какие факты тебе нужны. Я вижу, что он негодяй. Я не сяду с ним за стол!
- Тогда убирайся вон! Это мой товарищ. Он хороший чекист, он помог нам в Грузии предусмотреть восстание мингрельцев, я ему верю. Факты, факты мне надо.
- Как же ты слеп! Он приползает припасть к стопам, неискренний, фальшивый человек. Я же не говорю такого о Володе Полонском или об этом сегодняшнем - Рютине. Он - хороший человек, он - искренний человек, это сразу видно.
Он вдруг резко наклонился к ней и, дымя трубкой прямо в лицо, посмотрел прищурившись:
- Значит, не сядешь с ним за один стол?
- Не сяду!
- Тогда убирайся!
- Сам убирайся! Я тебе не собачка, чтоб свистнул - прибежала, пнул убежала.
Он вынул трубку изо рта, помолчал, глядя куда-то ей в переносицу, потом очень тихо и очень медленно.
- Ты не собака, ты - хуже. Ты - идиотка. Этот твой Рютин контрреволюционная нечисть. Тварь! Его надо разоружить до конца. Я его уничтожу, пыли от него не останется. Он сгниет еще дальше, чем его Балаганск. - И вдруг заорал: - Поняла, дура!
- Ты сошел с ума! Ведь ты его разве что не обнимал! - она стала отползать на край кровати. - Господи, какой ужас!
- Я же сказал, что ты дура-баба, - он снова говорил тихо. - Ни хера ни в чем не слышишь. Его за яйца подвесить надо, теоретика ебаного. Аргументум бакулини, я ему покажу аргументум.
Она встала с постели, волоча простыню, подошла к окну. Огромное черное небо с огромными звездами надвинулось на нее.
- "Вы мне жалки звезды-горемыки", - вспомнились стихи, что читал там в другом мире, в другой жизни, другой человек. - "Вы не знаете любви и ввек не знали", - вдруг громко сказала она. - Любви, тоски - какая разница! Никакой! Обнять - убить, убить - обнять, какая разница? - она обернулась к мужу. - Ты не знаешь, какая разница? Она есть? Тогда расскажи мне о ней, мне дуре-бабе. Расскажи, почему я видела ребенка под платформой и людей в теплушках, кто они? Куда их везут? В Балаганск, в Нарым, в Туруханск, в Вологду, куда там еще тебя высылали? Тебе там понравилось? Ведь, правда, понравилось, у тебя там была Лида, и Поля и еще кто-то? Почему же ты убегал? Расскажи!
- Прекрати истерику.
- А это не истерика. Давай поговорим. Ты так смешно рассказываешь о своем житье-бытье ссыльного, расскажи еще что-нибудь забавное на сон грядущий, чтобы я не думала о тех людях и о том ребенке, им ведь будет хорошо, весело, правда? Вы ведь с Лаврентием позаботитесь, чтоб им было весело, как Каллистрату Гогуа в Суздальском политизоляторе?
- Завела шарманку. Все в одну кучу, - он встал, очень осторожно подошел к ней, и вдруг одним рывком обнял, схватил, как птицелов птицу. Ну хватит, хватит, девочка! Выпили, наговорили лишнего, ты - ревнивая, я вспыльчивый, давай спать или не спать. Тебе нравятся звезды, смотри на них, пока я буду делать свое черное дело, - он повернул ее спиной к себе. Тихо, тихо... смотри на звезды. Вот так. Упрись в подоконник и смотри, я мешать не буду, только прогнись чуть-чуть.
Звезды множились в ее слезах, стекали по щекам, падали на подоконник, уже другие, снова множились и снова падали, угасая на лету.
- Я же говорил, никогда не вмешивайся в мои партийные дела - накажу. Вот и наказал, - он придвинул ее голову к себе на плечо. - Спи.
Ноги у него были ледяными, и от него чуть-чуть пахло псиной. Но она уже привыкла к этому запаху.
Ей снился сон. Девочка в клетчатом платьице с корзинкой в руке звала ее за собой, махала ладошкой и пятилась, пятилась к краю платформы. Она побежала, чтобы схватить ее, уберечь от падения, но девочка, как полоз утекла за край платформы, и когда она подбежала, вдруг выскочило то в лохмотьях, бритое, с огромными глазами и торчащим животом, протягивало к ней костлявые руки, что-то кричало беззвучно. Она узнала Зою, протянула руку, чтобы помочь ей встать на платформу, но Зоя неожиданно сильно потянула к себе, туда вниз. Она обернулась за помощью. Вдалеке на платформе неподвижно стоял человек в темной косоворотке в сапогах и махал ей прощально рукой. Она хотела закричать и не могла, давилась чем-то, а Зоя тянула все сильнее и сильнее. Вдалеке, там, где поле выпукло обозначало горизонт, появилась очень высокая худая фигура и, кружась как смерч, стала приближаться к ней. Она крикнула: "Эрих!" и проснулась.
Иосиф смотрел на нее одним полуоткрытым глазом. Такое с ним бывало: спал, как циклоп, и убеждал, что такого не может быть, что ей померещилось. И действительно в сумраке рассвета она не успела понять, спал он или бодрствовал и наблюдал за ней; он повернулся на другой бок.
Иосиф проводил Рютина к машине, похлопал ласково по плечу. Тот был в темном легком френче с высоким воротником, в сапогах. Она стояла на веранде, и на прощанье Мартемьян Никитич помахал ей рукой. И вместо залитого солнцем заднего двора, обсаженного высоким можжевельником, она увидела серую безлюдную платформу среди, словно присыпанных золой, бескрайних полей.
- Мама, мам, мама! - Светлана, соскучившаяся по ней за два месяца отсутствия и не отходившая от нее, тянула за подол. - Мама, мам!
Берия все-таки не появился, и она поняла - это означает, что прибудет после ее отъезда в Москву. Ни о ночном разговоре, ни о Рютине не поминали, будто их и не было. Она чувствовала, что Иосифа тяготит ее присутствие, что ждет, когда же уедет, наконец.
Незадолго до ее отъезда ужинали с Молотовыми и Егоровыми. Полина, как всегда - строго-элегантна, Егорова, как всегда - обнажена донельзя и кокетлива. Ее роскошные загорелые плечи казались еще одним пряным блюдом за обильным столом. И это чувствовала не она одна: Молотов отводил глаза, Иосиф же, наоборот, то и дело бросал взгляды гурмана.
Надежда мало ела, ощущая спазмы в горле и желудке. Тому была еще одна причина.