Внезапно Бен почувствовал почти непреодолимую потребность быть с ней. Но, конечно, после операции прошло слишком мало времени, ей еще рано путешествовать.
— Мы начинаем снижаться, — прервал его размышления бодрый голос пилота, — и через несколько минут произведем посадку.
Бен глубоко вздохнул, сейчас время думать об отце, а не о себе.
Наконец самолет подрулил к стоянке, соседка Бена достала свое пальто и сумку, и он улыбнулся ей, но его улыбку встретили холодным взглядом, женщина молча повернулась и ушла. Взяв свою сумку с полки над креслами, Бен спустился из самолета и, выйдя из терминала, пошел на стоянку такси и сел в первую же машину.
— О, будь я проклят, если это не Бен Дамирофф.
Бен испуганно взглянул на водителя такси, который произнес эти слова.
— Не узнаешь меня, нет? — Мужчина повернулся на сиденье и протянул руку. — Джо Ленстоллер, учились в одной школе.
Бен пристальнее посмотрел на брюнета лет тридцати пяти с вытянутым худощавым лицом, стараясь вспомнить мальчика, каким когда-то был этот мужчина. Бен плохо знал Джо по школе, но, приглядевшись как следует, вспомнил.
— Как поживаешь? — Бен пожал протянутую руку.
— Спасибо, нормально, — кивнул Джо. — Вожу такси, зарабатываю на жизнь. Никогда не уезжал из родных мест, не то что ты. — Он рассматривал пиджак Бена. — Слышал, ты стал врачом. Рад за тебя, дружище. Ты всего добился сам.
— Спасибо. — Бен был смущен и не знал, что ответить.
— Я знаю, ты приехал хоронить отца, — лицо Джо стало печальным, — мне очень жаль мистера Дамироффа. — Заметив удивление на лице Бена, он поспешил пояснить: — Наши отцы вместе играли в пинак, вот откуда я знаю о его смерти. Они еще с двумя партнерами играли каждый вечер по четвергам, и эта игра продолжалась по меньшей мере лет десять.
— Правда? — Бен не представлял, что его отец вообще умел играть в пинак, а тем более что он был постоянным игроком. «Рад за тебя, отец», — подумал он.
— Хороший человек твой отец. Знаешь, я собирался завтра привезти на церемонию своего старика. — Джо для приличия помолчал немного, а потом снова обратился к Бену. — Тебя, наверное, подбросить до Вестерфилда? — Он повернулся лицом вперед и задумчиво смотрел на Бена в зеркало, как тому показалось, очень долго. — Бен Дамирофф, — наконец пробормотал он, — о Боже правый.
Бен вопросительно посмотрел на Джо, но тот, ничего больше не добавив, повернул ключ зажигания. После целых десяти минут молчания Джо снова принялся болтать так, будто ничего не произошло, посвящая Бена в жизнь их бывших товарищей по школе.
Когда они подъехали к жилому комплексу, на счетчике было шестнадцать долларов, и Бен полез за бумажником.
— Э, оставь это, — запротестовал Джо.
— Пожалуйста, возьми. — Бен наклонился вперед, пытаясь всучить Джо двадцатидолларовую банкноту.
— Ни за что.
— Спасибо, но я не могу допустить, чтобы ты так поступил… — Бен улыбнулся и бросил деньги на переднее сиденье рядом с водителем. — Завтра утром увидимся?
Джо уехал, а Бен, оставшись стоять на тротуаре, смотрел на жалкое грязное здание. Это был момент, который наводил на него ужас. Наконец он медленно вошел и на лифте поднялся наверх.
Бен предполагал, что увидит подобную картину, но все же был больно поражен тем, какой унылой и запущенной оказалась квартира. За эти годы Леонард ничего не выбросил и не купил ничего нового, мебель стала старой и наполовину развалилась. Бен бесцельно бродил среди этого хаоса, время от времени выбрасывая старые газеты и распечатанные письма, но чаще просто поднимая вещи и снова кладя их на то же место. Вот оно, родительское гнездо, результат жизни его отца и матери. Все, что они оставили после себя на земле — потертые кресла, старая посуда и ничего больше, куча бесполезного хлама, от которого завтра днем предстоит освободиться.
В комнате родителей Бен открыл дверцу шкафа и провел рукой по нескольким пиджакам и рубашкам Леонарда, выношенным до последней степени, и в глубине заметил… Ну, конечно, платья Кит, Леонард хранил их все эти годы. С печальной улыбкой Бен достал их из шкафа. Задвинутые в глубину шкафа на много лет, они бесформенно болтались на вешалках, краски выцвели, от них пахло затхлостью. Бен помнил их все три: светло-голубое она носила очень часто, другое, с красными и желтыми цветами, надевала, когда шла в какое-либо официальное место, а черное с блестками предназначалось для особо торжественных случаев. Бен смотрел на ее платья, ощущал их в руках, и мать на мгновение снова вернулась к нему. Вешая платья на место, он был переполнен жалостью — к себе, к обоим родителям.