Все было хорошо, все было чудесно, но где-то, в глубине, дрожала тонкая, обнаженная, встревоженная жилка. Как бы в противовес долгожданному успеху, отношения с Любой усложнялись все больше и больше.
Домой он не спешил. В притихшей квартире гулко звучали шаги, грустным зверем бродило одиночество. Люба все реже приезжала из села, все время жила у родителей. Она пополнела, огрубела, в прежде синих глазах появился стальной оттенок, и на мужа посматривала с критическим любопытством, как на чужого. Растягивалась, истончалась до полной прозрачности связывающая их цепь. И ничего не поделаешь — оба по-своему правы.
Перелистывая как-то учебник педагогики, Дагиров прочел: «Человек — животное общественное». Очень верное определение. Весь день он был на людях, и их слова, взгляды, тепло как бы поддерживали его энергию, заставляли, на миг сосредоточившись, принять единственно правильное решение, и так приятно было, не подавая вида, ощущать их молчаливое восхищение. Но вечерами… Вечерами он долго и обстоятельно пил чай, перечитывал газеты, никак не мог заставить себя взяться за перо. Чистый лист бумаги вызывал отвращение. В голове толпились обрывки несуразных фраз, и лишь только удавалось соединить их в логически связную цепь, как под окном скрежетал трамвай, с утробным всхлипыванием втягивал воздух кран на кухне, сосед-десятиклассник за стеной в сотый раз начинал прокручивать модную песенку об Индонезии. И все распадалось. Лишь позднее, когда начинал четко вырисовываться переплет окна, а желтый свет настольной лампы становился пыльным и осязаемо тяжелым, приходила стройная ясность мыслей. Одна четкая фраза тянула за собой другую, и выводы казались весомыми и бесспорными… Утренняя конференция, именуемая в просторечье пятиминуткой, неизменно начиналась в восемь ноль-ноль.
Мужчина, привыкший к женскому присмотру, без него вязнет в сотне досадных мелочей. Кроме того, надо же иногда расслабиться, поделиться сомнениями…
Семейная жизнь оборачивалась холостяцким фарсом. Больше тянуть было невозможно. Дагиров поехал в Хорошеево.
Те же березы кивали по обочинам, те же ухабы подбрасывали на поворотах. С полей несло пшеничную пыльцу. И жену он увидел там, где ожидал, — сквозь плетень на огороде просвечивало знакомое голубое платье.
Увидев мужа, Люба пошла к дому, очищая на ходу прилипшую к рукам землю. Встретила спокойно, будто вчера расстались.
— Приехал все-таки. Ну, проходи в дом, не стой на пороге. Я сейчас, только руки вымою. — И направилась к стоявшей под трубой бочке.
Дагиров окинул взглядом старую предеинскую цитадель. Постарел дом, посунулся на один бок, потянулись между бревнами зеленые бархатинки. И крыльцо просело, и калитка в огород болтается на одной петле. Нет за домом мужского хозяйского догляда.
— Постой, Люба, — глухо сказал Дагиров ей в спину, — давай здесь поговорим, на крылечке.
Люба резко повернулась, в глазах блеснуло поразившее его когда-то синее пламя.
— А о чем нам говорить, Борис Васильевич? О чем? Не о чем! У тебя свой путь, широкий да красивый, а у меня своя тропочка. Ты всю жизнь ничего не видишь, кроме своей работы, да и в ней ты сам себя видишь. Потому и выкладываешься. Смотрите, мол, какой я спаситель да людской радетель, под любую боль человеческую готов ручки подложить. Нет, милый, неправда. Тело ты, конечно, лечишь, спасаешь, — тут я ничего не скажу. А душа? Та самая душа, которой вроде бы не существует. С ней как? Я не про твоих увечных, а про тех, кто рядом с тобой стоит. Ведь твоей сумасшедшей требовательности, занудливой въедливости никто не выдерживает. Нельзя всех ломать под один образец… Вот и меня ты хотел заставить жить по-своему. Быть удобной женой при муже — вовремя обслуживающей, ничего не требующей, ни о чем не спрашивающей… Я очень ждала, думала, помчишься за мной, схватишь, как прежде, на руки, расцелуешь… Не примчался, напрасно я ждала. Даже не позвонил. А езды-то три часа… И я поняла, что любовь кончилась, рассыпалась холодным пеплом. Для женщины это очень обидно. Будет у тебя, конечно, другая жена. Наверное, будет. Мне все равно. Я устала. Одно скажу, дай бог ей счастья. Простого, бабьего счастья. Женщину надо любить и почаще напоминать ей об этом. Даже если не хочется. Вот так-то, знаменитый Дагиров. Сына не забывай.