Между Кириллом и мною до сих пор ничего не решено. Вернувшись из Вологды, он сказал, что о наших будущих отношениях мы поговорим после премьеры.
Такси сворачивает с Невского к Манежной, к Дому кино. Кирилл выглядит совершенно спокойным. Он даже что-то тихо насвистывает.
Глава 4
КИРИЛЛ
Весна здесь обычно сырая и холодная. А когда не идет дождь, ветер гоняет по мостовым неистовое количество пыли. Но между дождем и пылью случаются дни совершенно неземного очарования. Ветер уляжется, небо очистится или укроется каким-нибудь немыслимым узором тонких просвечивающих облаков, и вся природа потянется навстречу солнцу. Вот и сейчас уже целую неделю погода просто замечательная; даже забываешь, в каком городе ты живешь. Как он называется? Нижний? Санкт-Петербург? Вологда? В такую погоду это совсем не важно. Глаза застилает туманная пелена, и мысли разносятся в самых непредсказуемых направлениях. Воздух овевает тебя теплом, окружает какими-то шорохами и шелестами. Кажется, будто весь мир ласкает тело и так же, как остальную окружающую природу, вытягивает его наружу, прочь из тесных и потных оков многочисленного тряпья. О, сколько оголенной плоти вдруг появляется в эти дни. Вон идет девушка, длинноногая и стройная, и только узенькая полоска ткани призывно подрагивает над попой. Это могло бы послужить заставкой для какого-нибудь юношеского сериала. Все взгляды бедных мальчишек так и прикованы. Вот-вот приоткроется та манящая бездна… Хотя что именно там приоткроется? Что хотели вы там увидеть, милейший? «Красавице платье задрав, ты находишь лишь то, что искал, а не новые дивные дива».
Ну вот. Стоит лишь темному облаку пересечь незримую связь наших глаз с солнцем, как мир твоих городов мгновенно сужается всего лишь до одного названия — Петербург. Нет ничего переменчивее петербургской погоды. Вернее, как сказал бы какой-нибудь житель Крыма или Сочи, здесь вообще нет погоды. Иначе чем тогда объяснить существование в русском языке слова «непогода»? Только тем, что погода — это непременно что-то хорошее. А тут? Серый камень и серый асфальт. Серое небо и серый воздух. Серый корпус «Авроры» и серая гладь Невы.
Однако лишь только облако отползло, я понимаю, что вновь, пожалуй, уже в миллионный раз в своей жизни, ошибся. Пресловутая европейская серость перетекает в бесконечно богатую акварельную гамму северных русских окраин.
Розовато-желтовато-зеленоватые фасады домов. Красновато-синевато-сиреневые камни набережных и мостовых. То здесь, то там — скупыми мазками — первая нежная зелень. И вновь глаза застилает туманная пелена, и воздух ласкает теплом и уютом. И вновь становится совершенно не важно, где ты живешь. Важно лишь, что живешь еще, несмотря ни на что. И пока жизнь не кончилась, все еще не теряешь надежды, что вот случится однажды нечто необычайное. Произойдет какая-то настоящая встреча, и весь мир мгновенно проснется, и люди посмотрят в глаза друг другу. И наконец, поймут…
А что, собственно, они поймут? Размечтался. Когда же, в конце концов, придет этот трижды клятый трамвай? Уже едва ли не полчаса я, как идиот, торчу на остановке. А пыль так и гуляет по улицам, делая буквально зримыми все движения воздушных стихий. Сам виноват. Сегодня, перед отъездом, мне есть над чем подумать, и я почему-то решил, что это хорошо делать в трамвае. Только где он, тот трамвай, в котором приходят счастливые мысли? Может, плюнуть на эту дурацкую затею? Но и в метро лезть в такую погоду не хочется. «И скрывшись от мира, они пробирались кротовыми норами».
…Камни, камни, сплошные камни вокруг. И наша плоть здесь тоже становится каменной, а взгляды — бесцветными и недоступными. А ведь это не Каменный остров. Хотя он-то как раз гораздо меньше похож на камень, чем весь окружающий его город. Но вот и долгожданный трамвай…
На следующей остановке вошла женщина лет тридцати пяти воистину гренадерского роста. На ней — замшевая куртка и такие же полусапожки, а объемные бедра и голени затянуты в атласные черные слаксы. Открытая взору нижняя половина ее тела навевала странные ощущения. Трико прилегало столь плотно, что казалось ее собственной кожей. И мне уже грезились трепещущие вздутые вены и гордый поворот мокрой от страсти шеи с перепутанной гривой. Кадры переходят в бешеную скачку по взрытым копытами полям. Откуда это непреодолимое стремление догнать улетающую рыжую кобылицу с длинными мощными ногами? Догнать и сломать ей крестец. И услышать хрип. И увидеть летящие клочья пены — белую вату… Странно. Эта женщина показалась мне вовсе не человеком, а высоким благородным животным. Вон как переминается она с ноги на ногу. Так и хочется подойти и похлопать ладонью по ее роскошному крупу. А потом посмотреть зубы. Почему-то верится, что зубы у нее в отменном порядке.