Единственный крест

И низко поклонившись, Сидорин торжественно произнес:

— Музыка Давида Тухманова, стихи Татьяны Сашко. Песня.

Тишину леса, и так безбожно нарушенную, окончательно взорвали аплодисменты Лизы.

— Просим!

Сидорин, откашлялся и поклонился еще раз. И — запел. У него оказался не плохой голос, не очень сильный, но приятный. Впрочем, силы здесь и не требовалось: уходящие в небо деревья, словно трубы органа, усиливали песню, наполняя ей все вокруг. Вот, оказывается, как это происходит у людей, — сообразила ласка понимая, что ей нечего опасаться. Осторожно высунувшись из коряги, она с нескрываемым любопытством смотрела, как человек, размахивая руками, оглашал удивленный лес непонятными звуками:

Эти глаза напротив — калейдоскоп огней,
Эти глаза напротив — ярче и все теплей.
Эти глаза напротив — чайного цвета,
Эти глаза напротив, что это, что это?
Пусть я впадаю, пусть,
В сентиментальность и грусть,
Воли моей супротив —
Эти глаза напротив.
Вот и свела судьба,
Вот и свела судьба,
Вот и свела судьба нас.
Только не подведи,
Только не подведи,
Только не отведи глаз.

Эти глаза напротив — пусть пробегут года,
Эти глаза напротив — сразу и навсегда.
Эти глаза напротив — и больше нет разлук,
Эти глаза напротив — мой молчаливый друг.
Пусть я не знаю, пусть,
Радость найду или грусть,
Мой неотступный мотив:
Эти глаза напротив.
Вот и свела судьба,
Вот и свела судьба,
Вот и свела судьба нас.
Только не подведи,
Только не подведи,
Только не отведи глаз.

***

Когда они вошли в дачный поселок, их встретило ночное безмолвие. Только месяц освещал путь, но и его света было достаточно, чтобы отыскать дом Слонимского. Они старались держаться поближе к заборам. У ворот нужного дома Сидорин пару раз громко щелкнул костяшками пальцев, в ответ — тишина. Асинкрит удовлетворенно хмыкнул: «Кажется, собаки нет». Дернул пару раз за входную дверь — заперта на замок. В доме темно.

— Я же тебе сказала, — прошептала Лиза, — Слонимские недели две назад съехали отсюда. Я слышала, Аркадий Борисович сам говорил, что они оставляют у порога водку для воришек, чтобы те в дом не лезли».

— Тс-с! — приложил Сидорин палец к губам и вдруг, схватившись за верх калитки, резко взлетел вверх. Лиза даже охнула от неожиданности. Асинкрит же, на долю секунды коршуном зависнув над калиткой, бесшумно соскочил вниз.

— Алиса, видишь напротив куст сирени? Спрячься за него и сиди там, пока не позову.

Толстикова быстро исполнила приказание и замерла, присев на корточки в кустах. Прошедшие минуты показались ей бесконечными. Сердце вдруг сильно забилось. Но нет, ничто не нарушило глубокой тишины. Сидорин ухнул по-совиному. Лиза поняла, что он зовет ее. Пусть не так ловко, как ее друг, но и она преодолела забор. Асинкрит подстраховал девушку и, стараясь ступать как можно тише, они быстро прошли тропинкой мимо голых кустов и деревьев, мимо гаража. Вот и дом — небольшой, в два этажа, но словно крепыш, ладно скроенный.

— Фонарь зажечь? — чуть слышно спросила Лиза.

— Пока не надо.

Сидорин не спеша достал отмычку. Толстикова закрыла глаза: «Только бы получилось, только бы получилось». И вновь пошли томительные — теперь уже секунды. В замке что-то щелкнуло.

— Надо же, я думал, будет сложнее, — удивился Асинкрит. — И впрямь, не боги горшки обжигают.

Сердце у Лизы билось также громко, но волнение улеглось. Чувство, охватившее ее, вернее можно было бы назвать азартом.

— Здорово! — только и произнесла она.

— Все-таки бывший хирург, а мастерство, как известно, не пропьешь.

Было видно, что и Сидорин доволен удачным началом.
Они вошли внутрь. Асинкрит захлопнул дверь.

— А вот теперь зажигай фонарь.

Лиза заранее рассказала Сидорину о расположении комнат на даче у Слонимского, а потому он уверенно прошел в большую комнату на первом этаже, проигнорировав кухню и кладовую. Работали четко и быстро. Лиза светила, Асинкрит методично обходя метр за метром, старался осмотреть каждый уголок комнаты.

— Пусто, — спустя десять минут констатировал он.

— Идем наверх?

Он кивнул в знак согласия и, взяв у нее фонарик, без слов стал подниматься по лестнице на второй этаж. Лиза, целиком подчиняясь его воле, шла за ним. Она успела обратить внимание на то, что ступеньки не скрипели — сразу видно, что дом новый. И вновь взломщики методически, шаг за шагом, метр за метром осматривали стены, ящики, самые дальние углы.

Неожиданно Сидорин запел, правда, чуть слышно:
Мы люди непростые,
Лишь вечер на пути,
Фонарщики ночные
Волшебники почти.
Лиза тут же подхватила песенку из детского фильма о Буратино:
Идем мы след, след, в след,
Туда где тень, тень, тень,
Да будет свет, свет, свет,
Как будто день, день, день.

— Ну все, — вздохнул Асинкрит, — кажется, посмотрели все.

— Может, посмотрим на кухне? Или в кладовой?

— Можно, конечно, но…

Договорить Сидорин не успел. С улицы донесся шум подъехавшей машины, затем стук дверей и лязг замка на калитке.

Непрошенные гости переглянулись.

— Может это к соседям? — с надеждой спросила Лиза, будто от ответа Сидорина что-то зависело.

— Погаси фонарь, — приказал он ей.

Спустя мгновение они услышали голоса, входная дверь открылась и…

— Асик, миленький мне страшно, — запаниковала Толстикова, — пожалуйста, придумай, что-нибудь.

— Эх, прав был старик Марк Твен, — прошептал Сидорин, взяв Лизу за руку и увлекая ее из маленькой гостевой комнаты в хозяйскую спальню, в центре которой стояла большая кровать, — выслушай женщину, и сделай все наоборот.

Внизу зажегся свет.

— Делай, как я, — прошептал Сидорин, и со словами: «Эх, похлил котерь на степак», полез под кровать.

Лиза, поколебавшись долю секунды и беспрестанно обещая мамочке впредь быть хорошей, полезла за ним.

Глава тридцать девятая.
Альфа Лебедя.

Под кроватью было темно и пыльно. Они лежали, практически прижавшись друг к другу. Сидорин не видел лица Лизы, но слышал стук ее сердца. Оно стучало, как дробь дятла в лесу, явно зашкаливая за сто ударов в минуту. И вновь, как несколько дней назад, в маленьком шахтерском городке, Асинкрит почувствовал, что перед Богом отвечает за эту красивую, взбалмошную и в то же время беззащитную женщину. Стук сердца и прикосновение ее волос — и больше ничего, но Сидорину показалось, будто это маленький ребенок доверчиво уткнулся ему в грудь, стараясь найти надежную защиту.
И Асинкрит чуть слышно запел, если можно назвать пением тихое шептание, доносившееся из-под кровати:
Белым снегом, белым снегом,
Ночь метельная ту тропку замела,
По которой, по которой,
Я с тобой…

— Ты с ума сошел! — то ли спросила, то ли подтвердила диагноз Лиза.

— Это все нервы, — соврал Сидорин. — а если честно, вспомнилась почему-то мамина колыбельная…

— Колыбельная?

— Ну, это не колыбельная, разумеется, просто мама пела мне ее совсем маленькому.

— А как ты это можешь помнить? — Лиза повернула к нему свое лицо, — ты же помнишь лишь то, что прочитал когда-то?