И пошла публика — не меньше, нежели лет десять назад — только более разнообразная. Можно сказать и так: центрфорвард вернул на стадионы театр. Нет, в конце 50-х было в порядке вещей выбирать между «Современником» и, допустим, матчем «Спартак» — «Динамо». И на стадион, и на спектакль приходили парами. К концу же 60-х вкусы стали расходиться: прекрасной половине подавай искусство, а сильному полу — зрелище.
Мне думается, Эдуард Анатольевич на определённое время замедлил этот разлад. В качестве аргумента обращусь к блистательной статье А. П. Демидова, опубликованной не где-нибудь, а в журнале «Театр» (1969, № 8).
Для начала — коротко об авторе. Яркий журналист, искусствовед, балетовед (статьи о творчестве великих танцовщиц Екатерины Максимовой и Натальи Бессмертновой), заведовавший, ко всему прочему, отделом критики того самого журнала «Театр». Печатался он очень часто и уж точно писать по «заказу» о футболисте не стал бы. Тем не менее именно А. П. Демидову, тогда всего 25-летнему (он и умер-то в 45), принадлежит наиболее сильное, на мой взгляд, эссе о Стрельцове 60-х.
«Для Стрельцова — футбол, конечно, спектакль. Он начинается, должно быть, с выхода на разминку. И такова вся разминка — лениво-медленная, нарочито ленивая, специально медленная». Как верно сказано! Я отмечал уже: способы подготовки к игре у всякого свои. И ничего «нарочитого» Эдуард Анатольевич не собирался показывать юному балетоведу. А вот показал — невольно, некими последующими движениями: «Посмотрите, как элегантен этот грузный, тяжёлый, неповоротливый с виду Э. Стрельцов. Он даже чуть сутулится — ну, ничего, разве что кроме солидной фактуры от чудоспортсмена, суперспортсмена, лёгкого, изящного, точёного. Но вот он с мячом, такой же размеренный переброс с ноги на ногу, потом вдруг удар с лёту, нога вдруг предельно выпрямится, как бы потянется за мячом, ощущение полёта в самом движении; сила удара не самоцель, упор, скорее на точность пластической фразы. Эта точность и определяет то, что называется экономией движения. Эта точность, добавим, определяет и скорость движения — его неожиданность, коварность. Многие голы забиты Стрельцовым так — неожиданно, коварно».
Коварство большого балета (да и что оно по сравнению с «нас возвышающим обманом» хорошего футбола!) обсудим когда-нибудь потом; теперь же, думается, стоит поразиться лёгкости и мощи: «Для Стрельцова не существует ничего отдельно, каждый ход предполагает следующий: ведение мяча, остановка, передача — законченная фраза со своими смысловыми кульминациями, взлётами, перепадами, со своим дыханием. Моменты, когда он владеет мячом, становятся как бы маленькими четверостишиями, афоризмами. И там и здесь остроумие предполагает сама форма».
Надо признать: Александр Демидов писал ещё в иной эпохе. Чуть позже — и это талантливый журналист почувствует — станет потяжелее и с остроумием, и с формой в особенности.
...Но пора добавить в такой праздник души и непосредственно свои воспоминания. Расскажу поподробнее о матче чемпионата СССР в «Лужниках» между «Торпедо» и «Спартаком» 2 мая 1969 года. Точнее: не столько расскажу, сколько честно постараюсь вспомнить собственные ощущения: всё-таки на тот момент мне было пять лет. И отец впервые взял единственного сына на футбол.
Что могу сказать — то было маленькое детское счастье. Крупным планом. В самом деле: поле — зелёное (лишь вратари успели часть травки перед воротами вытоптать), небо — голубое, игроки выходят в красно-белом и белом. Потому солнце особенно рыжее и смешное. А ещё марш Блантера и обещанная газировка с пирожным. В перерыве. Если успеем.
В общем, много чего для ребёнка. Причём игру смотрели с трибуны за воротами. До газировки торпедовские ворота находились непосредственно под нами. А владения «Спартака» — наоборот. Так вот там, далеко, у ворот Владимира Лисицына стоял человек в белом. Ничего не предпринимал. Просто стоял. Смотрел по сторонам. А светлая форма полнит, как известно. В память врезалась именно то, что он грузный, не очень даже похожий на футболиста. И тут отец, переживавший, понятно, за других, громко сказал мне в ухо, чуть перебивая стадионный шум: «Запомни, это Стрельцов! Запомни!»
Я вроде запомнил. Запомнил голос. Взволнованную интонацию человека, чаще всего вообще невозмутимого.