На экзамене он совсем не волнуется, именно потому, что склонен не выдержать его. Он играет до минорную прелюдию и фугу Баха из первой тетради, аллегро из седьмой сонаты Бетховена и два собственных скерцо: одно из них написано под сильным впечатлением халлинга, услышанного на деревенской свадьбе. Его не прерывают, стало быть сомневаются в нем: он сам слышал, как других довольно скоро обрывали. Когда он играет свой халлинг, экзаменаторы пересмеиваются, и один из них говорит:
— Конечно, хроматизмов больше, чем нужно!
Ученики оглядывают Эдварда с любопытством. Он здесь моложе всех. В своей синей курточке с матросским воротником, со своими непослушными волосами льняного цвета и удивленными голубыми глазами он выглядит еще моложе своих лет.
Выслушав Эдварда, председатель комиссии говорит:
— Достаточно, благодарю вас!
И больше ничего! Значит, можно считать себя свободным. Бог с ним, с этим Лейпцигом!
Он так и говорит хозяйке:
— Я скоро уеду домой!
Но в тот же день к нему приходит высокий, плотный молодой человек в возрасте Джона. Это соотечественник, ученик консерватории, Иоганн Свендсен. Счастье услышать норвежскую речь, даже если тебе сообщают неприятное! Однако Свендсен выражает удовольствие, что в консерватории будет учиться еще один норвежец. Ибо Григ принят.
— Знаешь, они сказали, что ты очень способный. Вот тебе устав. Здесь одиннадцать правил. — И Свендсен вынул из кармана книжечку в зеленом переплете. — Они еще сказали, что у тебя неустановившееся мышление. Но это объясняется твоей молодостью.
— А что они собой представляют?
— Ничего. Они разные.
По мнению Свендсена, всё здесь «ничего»: и сам город и люди. Скучно немного. Но можно привыкнуть. Свендсен уже на третьем курсе, ему восемнадцать лет. Ничего, учат добросовестно. По каждому предмету два педагога.
— Зачем же так много?
Свендсен пожимает плечами:
— Такая система. И фортепианных педагогов тоже два.
…Вот и первый урок фортепианной игры. В классе пять учеников. Среди них и Свендсен. А преподаватель, герр Луи Пледи, сидит рядом с играющим учеником, оттопырив указательным пальцем свое красное ухо, и распевает в такт музыке:
— На-а-жима-айте! Медленно! Под-ни-ма-ай-те пальцы! Как можно вы-ы-ше!
Ученик поднимает пальцы, и по его лицу видно, что он не слышит себя. Он играет что-то скучное. Но нет! Это очень красивая соната Гайдна!
Отпустив ученика, профессор приглашает к роялю изящную молодую даму. Она начинает, и довольно хорошо, соль минорную сонату Шумана. Эдвард знает эту сонату, ее играла мать. Он слушает с удовольствием, но профессор начинает подыгрывать ученице в верхнем регистре, и прекрасный мелодический рисунок стирается. Никакие оттенки больше невозможны. Приспособившись к педагогу, который громко стучит по клавишам, пианистка, так же как предыдущий ученик, перестает слышать себя.
Наступает очередь Эдварда. С неприятным чувством он садится за рояль; он приготовил сонату Моцарта. Но профессор прерывает его с первых же тактов:
— Очень плохо! Опять сначала!
Эдвард начинает сначала и слышит окрик:
— Остановитесь! Куда вы помчались? Кто вас гонит?
Эдвард не привык к такому обращению. Он ждет.
— Разве можно так играть Моцарта? Кто он, по-вашему? Мальчишка? Паяц? Моцарт — это воплощение высшего покоя. Никакие страсти, милостивый государь, никакие людские волнения не касались его души. Поняли?
Нет, не понял. Мать, напротив, говорила Эдварду, что у автора «Дон-Жуана» очень неспокойная душа.
Вслух он это не высказал. Но всем своим видом выражает протест.
Теперь Пледи вспоминает, что этот юнец с белыми волосами играл на экзамене, кроме классиков, что-то варварское и комиссия отнеслась к этому благосклонно. Пледи высказался против, но его голос был единственным.
— Дальше! — говорит он брезгливо.
— Позвольте мне не играть сонату, — просит Эдвард.
— Играйте другое!
Другое — это экспромт Шуберта. Пледи слушает, опустив углы губ. Когда небольшой период приходит к концу, он схватывает Эдварда за руку и, высоко подняв ее, кричит:
— Снять!
Лицо у него застыло. Подождав добрую минуту, он восклицает:
— И забыть!
Затем, все еще держа руку Эдварда в своей пухлой руке, объявляет всему классу:
— Вот что такое пауза!
Эдвард не может больше играть. Пледи сгоняет его со стула и усаживается сам. Экспромт Шуберта он откладывает в сторону и берется почему-то за вторую, медленную часть сонаты Моцарта, которую Эдвард не играл. Ученики переглядываются. Эдвард не узнает мелодию. Он видит вздернутые, пухлые пальцы, слышит ровные удары и чувствует такую тоску, какая бывает во время болезни. Когда дело доходит до финала сонаты — марша «в турецком духе», Пледи закрывает ноты и говорит: